Гесериада

— Если вы считаете Цзуру худым человеком и намерены выдать свою дочь за другого, то выдавайте. Если же вы почему-либо не собираетесь ее выдавать за другого, а намерены и впредь держать зятем Цзуру, так знайте, что мы, тридцать тибетских богатырей, справлялись с людьми и повыше вас! Не лукавьте же с нами понапрасну и за промедление в своем деле пеняйте на себя! И с этими словами они поднялись уезжать.

До смерти перепугавшись этих угроз, Сенгеслу-хан откочевал вслед за богатырями и, достигнув Тибета, стал кочевать в одних кочевьях с тибетцами.

21 Происки Цотона

Пылая ненавистью к Цзуре, Цотон-нойон устраивает конские бега, созывая на них тридцать тысяч людей. Призом же он назначает: чешуйчатый панцирь, знаменитый шлем Дагорисхой, славный меч Томарцак и щит Тумен-одон, «десять тысяч звезд», и притом с тем условием, что выигравший возьмет на придачу и Рогмо-гоа в жены. Тридцать тысяч соискателей едет на бега, а Цзуру, принеся кадильную жертву небесной своей бабушке, Абса-хурцэ, обращается к ней с молитвою:

— Как в этом мире предопределено мне возродиться государем десяти стран света Гесер-ханом для благотворения всем одушевленным существам, так равно и в будущей жизни надлежит мне родиться Ханхой-Кобегун’ом для спасения всех грешных душ. Но вот Цотон-нойон созывает на конские бега тридцать тысяч людей, замыслив отобрать мою законную жену. Ниспошли же ты мне с неба моего гнедого жеребенка-третьяка, если признаешь его подходящим; а нет — так пошли мне какого-нибудь коня из небесного табуна тэнгриев!

— А, это мой родной соплячок! — отозвалась Абса-хурцэ и послала к нему с небес гнедого его жеребенка-третьяка, обернувши его семилетним гнедым конем. Но Цзуру не может поймать его, ибо вихрем кружили его ветры, чтоб сойти ему с неба. Отчаявшись его поймать, Цзуру подложил в кадило нечистых курений, и тогда от загрязнения жертвенника гнедой конь обратился в шелудивого гнедого жеребенка-третьяка и сам собой поймался. Едет Цзуру на своем шелудивом гнедом третьяке, вслед за тридцатью тысячами людей, а навстречу ему Сенгеслу-хан:

— Ах ты, горе-зять! — говорит он. — Кого ты обгонишь на бегах на этом твоем шелудивом гнедом третьяке? Уж не с тем ли и едешь, чтоб люди отобрали у тебя мое милое детище! Поезжай на бега на одном из моих заветных меринов, Бумба-токтохо.

— Боюсь, — говорит Цзуру, — что не подымет меня твой конь Бумба-токтохо. Уж буду лучше по привычке скакать на своем шелудивом гнедом третьячке. И поехал своею дорогой.

Съезжаются в назначенное место тридцать тысяч участников бегов, приводят в порядок перед состязанием и себя, и коней своих, и вот поскакало все великое множество. Цзуру сдерживает своего шелудивого гнедого третьяка и отстает от всех. Но вот, попридержав некоторое время, он пустил гнедого и сразу оставил позади десяток тысяч людей. Опять попридержал он гнедого и потом пустил, и обогнал еще один десяток тысяч. Опять попридержал и опять пустил: оставил позади третий десяток тысяч. Впереди Цзуру идет Цотон-нойон на своем желто-соловом коне, обгоняющем цзерена, идет он впереди Цзуру всего на швырок посеваемого зерна. Впереди же Цотона, на расстоянии полета детской стрелы, скачет во всю мочь Асмай-нойон на дивном синевато-дымчатом коне своем. Говорит тогда Цзуру своему шелудивому гнедому такие слова:

— Налечу я на Цотона по-молодецки, налетай и ты на него по-богатырски, и вали наземь и коня, и всадника! Разможжи ты подбедренную кость у желто-солового, догоняющего цзерена, и обскачи его!

— Ладно, — говорит шелудивый гнедко. — Налетает Цзуру, и вышло все так, как он говорил. После того как Цзуру перегнал Цотона, обернулся Цотон и видит его:

— Что же ты наделал, голубчик Цзуру?

— А ты-то что наделал, дядюшка? — говорит Цзуру, — посмотрим, как моя Рогмо достанется кому-нибудь другому! — И с этими словами он помчался вперед. Попридержав немного своего гнедого, он пришпорил его и просит:

— Обскакал ты, мой шелудивый гнедой третьячок, тридцать тысяч людей, обогнал бы ты теперь и сизого коня Асмай-нойона. Но прекрас-сизый конь Асмай-нойона мчится, высоко держа голову и с хрустом грызя свои удила и, по-прежнему никем не обгоняемый, идет во всю ярь впереди всех на выстрел детской стрелы. Со слезами взмолился тогда Цзуру к своему шелудивому гнедому третьяку:

— О, горе! Что ты наделал, шелудивый мой гнедко! Ужели ты хочешь попустить другому взять все у меня: и чешуйчатый панцирь, и славный шлем Дагорисхой, и знаменитый острый меч Томарцак, и прославленный щит Тумэн-одон, и даже Рогмо-гоа мою, с которой слюбился я с шестилетнего своего возраста!

— Должно быть, не догнать мне этого коня, родимый ты мой, соплячок! Правда, я небесный жеребенок, но ведь тот уже конь, хоть и земной: он на четыре поколения старше меня и много больше на нем шерсти против меня. Скорей же помолись небесной своей заступнице, Абса-хурцэ:

— Родимая моя! — молится Цзуру. — Твой гнедой семилетний склоняется долу, а дольний Асмай-нойонов сизый конь возносится к небу.