Гесериада

— Увы, мой Барс-богатырь! Говорят, коли спать будет мужчина, то прощай его походы и облавы. Коли женщина будет спать — прощай ее домоводство. Коли дерево сляжет — загнездятся в нем муравьи. Уж не убил ли двенадцатиглавый Мангус милого моего Богдо, государя десяти стран света? Уж не явился ли он сгубить Цзаса-Шикира и тридцать богатырей? Страшно мне: прилетела и сидит птица, отменная от всех птиц! И рассказала она ему все по порядку.

— Ах, мой Барс-богатырь! Натягивай свой черно-свирепый лук, прилаживай свою златосветлую стрелу и выходи! Натянул Барс-богатырь свой черно-свирепый лук, приладил свою златосветлую стрелу и вышел. Но лишь только увидал он птицу, дрогнуло у него сердце, упустил он прихват своего черно-свирепого лука, запнулся о зарубину своей светлозлатой стрелы и, едва держась на ногах, озирается. Со слезами говорит тогда Рогмо-гоа:

— Горе, стыд! Убила б я того человека, который нарек тебя именем Барс-богатыря, окатила бы я тебя помоями с головы до ног! Разве у настоящего мужчины дрогнет сердце перед птицей? А я, не женщина ль я? Но подай сюда свой лук и стрелу, я буду стрелять!

— Беда, — думает он. — Если расславят, что я отдал женщине свой лук и стрелу и допустил ее стрелять, что скажет мой Гесер-хан, государь десяти стран света? Не назовут ли меня Барс-бабой-богатырем и выставят на всеобщее позорище и милый Цзаса-Шикир, его старший брат, и все тридцать богатырей?» И он крепко сжал прихват своего черного лука, приладил стрелу и нацелился.

— Не промахнись попасть в зоб! — под руку говорит Рогмо-гоа.

Но он не попал в зоб, а только сбил крайние перья с крыла. Птица поднялась и, обернувшись, трижды посмотрела на Рогмо-гоа, трижды посмотрела вверх и Рогмо-гоа. Птица полетела, а Барс-богатырь и Рогмо-гоа вдвоем стали собирать сбитые перья: набралось перьев на тридцать ослиных вьюков и перьевых мочек на три вьючных мула.

Прилетает птица Ганга в свою землю и говорит Цаган-герту-хану:

— К чему повторять речи нашего бедняжки Ворона? Все они, оказывается, — сущая правда! Действительно, как он и говорил, у Гесера есть тридцать богатырей и старший брат Цзаса-Шикир. Верно и то, что Гесер еще не воротился.

Тогда Цаган-герту-хан отправляет послов к двум своим младшим братьям и срочно издает такой приказ:

— При таковых обстоятельствах не оставим дома никого из молодых людей старше тринадцатилетнего возраста, будь то даже духовные, ламы или баньди. Всякий беглец повинен смерти!

Является его средний брат Шара-герту-хан.

— Ах, старший мой брат! — говорит он. — Сказывают, что этом перерождении Гесер-хан облекся человечьей внешностью, что перерождается он в десяти странах света и что даже и тридцать его богатырей — враг трудноодолимый. Поход против него надлежало бы приостановить.

— Сиди же дома, негодный, притворись ослепшим, лежи ты дома, будто заразился грешной болезнью, а твое великое войско я и сам поведу! — и с такою бранью отослал его прочь Цаган-герту-хан.

Является младший сын его младшего брата, Шиманбироцза:

— О, любезный мой старший брат и хан! — говорит он. — Разве Гесер не сын верховного тэнгрия, Хормусты? Еще в небесных краях победил он много существ. И хоть снизошел он на дольнюю землю, ну так что же? Ведь все они хубилганы: и родившийся для упразднения всякого величия старший любезный брат его, Цзаса-Шикир, и тридцать его богатырей. Не говоря уже о похищении Рогмо-гоа, законной жены Гесер-хана, государя десяти стран света, сможем ли мы похитить даже жену хоть у какого-нибудь одного из тридцати его богатырей? Между тем, если б с этим многочисленным войском мы решили обойти весь свет и посмотреть дочерей у всех ханов, то неужели не нашлось бы ни одной прекрасной девушки? Но пусть не нашлось бы: тогда мы назначили б выборы из дочерей сановников сайдов, тушимедов и табунангов — и, найдя прекраснейшую среди их дочерей, нарядили б ее наподобие Рогмо-гоа, дали б ей и самое имя Рогмо-гоа, и кто мог бы сказать, что она не Рогмо-гоа?

Напустился на него старший дядя, хан:

— Скажи, что на уши стал туг, и сиди дома! Скажи, что заразился нечистой болезнью и лежи дома! — наговорил ему много оскорблений в этом роде.

«Он, очевидно, считает меня трусом!» — подумал Шиманбироцза и ушел.

На другой день Цаган-герту-хан сосредоточивает войска для выступления в поход. Является Шиманбироцза и, поднеся ему в золотом кубке тройного вина — хороцза, говорит: