Гештальт-терапия. Отношение и Практика атеоретического эмпиризма

Мне думается, что эта тончайшая сфера контакта являлась элементом его «диалогической» деятельности. Если положить «диалогическую терапию» как синоним «терапии через общение» (по Фрейду), то он был чрезвычайно диалогичен, и мне кажется, что Фридман был совершенно несправедлив к нему в своей книге по данному вопросу3. Повстречавшись с Фридманом некоторое время назад в Швейцарии на конференции, посвященной теме «Оздоровление Земли и перспективы на будущее», я составил о нем очень хорошее мнение, мне казалось, что его выступление о Бабере совершенно совпадает с тем, что могло быть сказано Фритцем по баберовской концепции «священной войны» с оппонентом и проблеме ответственности за словесную «дуэль». «Фритцевым» был и его подход к общению и контакту: он дискутировал с духом «Нового Поколения» по поводу поощрения последним чувственности братства и тождественности без надлежащего признания различий и пределов.

Получив после встречи с Фридманом его книгу, я был немало удивлен, обнаружив его приверженность юнгианцам, поддержку любой другой школы, но только не геш-тальтистов! Удивлен, поскольку я считаю, что Гештальт сделал больше, чем любой другой подход, для высвобождения сегодняшней психотерапии от фиксированных ролей и приемов, поскольку пример Гештальта воодушевил психотерапию в целом к стремлению к большей свободе терапев та, к видению в нем индивида, а не зеркало или техническое средство.

Фритц был также и великим манипулятором - в одной из бесед он сам так определил свои действия. Но, кроме всего прочего, он был тем, кто использовал себя, если можно сказать «использовал» о том, что двигало им из веры в главенство столкновения над остальным. Только в отношении Р.Д.Леинга можно сказать, я полагаю, что терапия и жизнь настолько близки друг другу, что различие между терапией и внешней ситуацией столь несущественно.

Другим элементом экстраординарности присутствия Фритца является то, что уже в шестидесятые (после одного из его курсов) я назвал «такчтожестью». Мне потребовалось время, чтобы разобраться, что его «такчтожесть» той же природы, что он называл «творческой индеферентностью». Выражением этого была его необыкновенная способность противостоять манипуляции. Его не затягивала ни одна игра, он умел оставаться нейтральным. Безусловно, это является частью золотого правила психоанализа по развитию нейтральности, но его нейтральность была просто потрясающей, она не зависела ни от сказанного, ни от несказанного, ни от того, сидишь ты или стоишь, она была похожа на полную буддистскую отрешенность. Совершенно спонтанно Фритц обрел необыкновенную отрешенность, и это хорошо проявлялось особенно при инсценировках, т.е. в присутствии индивида, обыгрывающего боль; в этих случаях он обычно говорил: «Так что с того? Ты всю жизнь собираешься оплакивать прошлое?»

Этим он способствовал отношению к «здесь-и-теперь», наиболее здоровому отношению по принятию жизненной боли, какой бы она ни была, зная, что означает игра «бедный я» и что сознание до тех пор ограничено, пока мы избегаем боли. То было частью его внутренней теории психотерапии: пока мы не хотим страдания, мы не видим, то было частью его практики введения и даже подталкивания к противостоянию боли. В этом Фритц часто сравнивал себя с хирургом.

Еще одной характеристикой этого периода жизни Фритца будет, так сказать, совершенство в несовершенном. В нем было величие, но величие парадоксальное, как я вчера высказал в одном из анекдотов, пришедших на ум в связи с просьбой поделиться воспоминаниями о нем в конце ужина перед конференцией. Мне кажется, что, когда говоришь о Фритце, само собой получается, что рассказ выливается во всякие его «штучки». Может, нас именно это всегда и интересует в анекдотах, но он то на самом деле не был «сукиным сыном». Он сам как-то высказался о себе, что он «на 50 % сукин сын, а на 50 % сын божий». Именно в этом тождестве и кроется его уникальность - в равенстве святости и обычности, в неповторимости и свободе не быть животным (т.е. биологическим существом) и даже в свободе быть эгоистичным. Вспоминается ответ Фрейда Бинсвангеру, когда Бинсвангер выговаривал под конец своей жизни Фрейду за то, что он так настаивает на животном аспекте человека. Фрейд ответил: «Я попытался напомнить человеку, что он тоже животное».