Гёте

Что же сказать о нравственном одиночестве, в котором очутился поэт после своего возвращения? Произведения, привезённые им из Рима, «Ифигения» и «Эгмонт», не встретили сочувствия. Не были поняты внесённые им исправления и переделки. Его научные опыты сбивали с толку, его классицизм запутывал критиков, и вне пределов Веймара о нём начинали забывать. Женщины предпочитали ему юного Жан Поля. Знаменательный факт, что, когда в 1786 году он предпринял полное издание своих сочинений, во всей Германии нашлось только шестьсот подписчиков на него. Рядом с Гёте выступил теперь на сцену грозный соперник, охваченный мощным вдохновением, полный смелости и идеализма, молодой швабский писатель Фридрих Шиллер. После блистательного успеха «Разбойников» появился в 1787 году «Дон Карлос», сделавший молодого Шиллера героем дня. Половина Германии играла его пьесы. И вот после ряда различных приключений этот очень нуждающийся юный поэт поселился в Иене. Так как вопреки его революционным тирадам герцог пожаловал ему звание советника, он открыто стал заявлять о своём намерении использовать это звание и устроиться в герцогстве. Ничто не могло быть неприятнее для Гёте. Но великодушие взяло верх над самолюбием и эгоизмом: он назначил Шиллера профессором истории в Иенском университете. В конце концов, это было всё же лучше, чем видеть его в Веймаре. Впрочем, эта услуга была оказана с такой холодностью и высокомерием, что, конечно, не могла уничтожить зависти соперника.

«Он пробудил во мне, — писал в 1789 году Шиллер, — смешанное чувство ненависти и любви, чувство, несколько напоминающее то, которое Брут и Кассий[102] испытывали к Цезарю».

Гёте был одинок. Он замкнулся в себе, холодности противопоставляя холодность. Сумел ли он, по крайней мере, обезоружить немую враждебность госпожи фон Штейн? Вернула ли она ему прежнюю пламенную дружбу? Нет, с минуты возвращения он заметил резкую перемену в них обоих. Италия омолодила его, разлука состарила Шарлотту. Они научились теперь идти каждый своим путём, — как же было в общем порыве броситься друг к другу? Она любила прекрасного, романтичного германца, к ней же вернулся римлянин. О, без сомнения, он не скрывался ревниво, красноречиво рассказывал ей о великолепии итальянского искусства и о закатах солнца на Сицилийском море. Но она не заражалась его увлечением, даже сердилась немного на эти воспоминания, которыми он так дорожил и в которых она не принимала участия. Словом, она чувствовала, что он отдаляется от неё, что их разделяют и всё это великолепие, и измены его, о которых она догадывалась, и его развязные манеры, и чувственное выражение лица, поразившее её. Невозможно было дальше заблуждаться: ему нечего было делать со своей Ифигенией. В драме «Эгмонт», которую он прислал Шарлотте из Рима, ей не было места. Его героиней была теперь Клеретта, девушка из народа.

И Шарлотта слушала его рассеянно, жаловалась на бессонницу и мигрень и поворачивалась в кресле, чтобы позабавиться прыжками маленькой собачки Лулу. Он, оскорблённый, сердился на свой приход, жаловался на всё и на всех, проклинал и дождливую погоду, и угрюмое небо Тюрингии. Ах, видно, надо было очень прогневить богов, чтобы быть вынужденным проживать при этом педантичном и суетливом дворе. К довершению несчастья, лето 1788 года было ужасно. Поля были затоплены, посевы гибли под ураганами. Госпожа фон Штейн приглашала Гёте в Кохберг, но он отказывался: «Меня так пугают и небо и земля, что я не поеду к тебе. Эта погода делает меня несчастным, и я себя хорошо чувствую только у себя в комнате: я разжигаю камин, и пусть дождь льёт, сколько ему угодно».

Но он молчит о том, что сидит около камина не один. Чей это шаловливый смех, то сдержанный, то звонкий, порой заглушается его поцелуями? Почти спрятавшись в кресле, тут сидит маленькая крестьянка, которой, кажется, вовсе не скучно. Крестьянка? Это, впрочем, неверно, так как она настолько же развязна, насколько и кокетлива, мило принаряжена и одета совсем как горожанка. Круглое личико, задорный нос, полные чувственные губы, очень румяные щёки, живые глаза, которые сверкают под немного растрёпанной волной, вернее лавиной, тёмных кудрей. Конечно, ничего аристократического. Коренастая, сильная, но красиво сложенная и с маленькими хорошенькими ножками, безумно любящими танцы. Как говорила Иоганна Шопенгауэр, она похожа на юного Вакха, смеющегося всеми своими ямочками. Это Кристиана Вульпиус[103], мастерица искусственных цветов.