Гёте. Жизнь и творчество. Т. 2. Итог жизни

Многообразие аспектов, которые предлагают читателю роман «Вильгельм Мейстер», с первых дней публикации привлекало к себе толпы интерпретаторов. Изучение его художественной и тематической многослойноста продолжается в литературоведении и поныне. При этом различные интерпретации романа невозможно привести к единому знаменателю, поскольку произведение допускает и разные прочтения. А это лишь подтверждает, в какой мере Гёте использует роман для художественного исследования жизненных превращений и разных тенденций своего времени. Сам же он всякий раз уклонялся от однозначного истолкования своего произведения. Он умел ценить умные замечания друзей и критиков о романе, хвалил их за проницательность и тонкое понимание вещи; как полагается, вежливо благодарил за одобрительные отзывы; сожалел, что «все отрывочные суждения по поводу законченного мною романа лишены мерила и цели» (из письма к И. Г. Мейеру, 5 декабря 1796 г. — XIII, 116), а в сущности, оставлял как читателей, так и литературоведов на произвол судьбы, никак не желая помогать им какими-либо объяснениями. Только так он всегда и поступал. Лишь в тех случаях, когда ему приходилось высказываться о попытках свести содержание произведения к каким-то надуманным формулам, в его словах проступала ирония. Готфрид Кёрнер 5 ноября 1796 года послал своему другу Шиллеру «обширное письмо» о «Мейстере», Шиллер переслал 18 ноября это письмо Гёте, а затем в декабре опубликовал его в журнале «Оры». Кёрнер объявляет устремления Мейстера «бесконечными», а целью его воспитания — «достижение полного равновесия, гармонии и свободы». Конечно, Гёте поблагодарил за письмо (и Шиллера, и самого автора — Кёрнера), с похвалой отозвался о том, «с какой ясностью и свободой созерцает он свой предмет», а все же не удержался потом от тонкой насмешки, которая, впрочем, никак не прогневила Шиллера: «Он парит над целым, обозревает отдельные части своеобразно и свободно, то там, то тут извлекает доказательство для своего суждения, расчленяет целое [!], чтобы снова по-своему его воссоединить» (из письма к Шиллеру, 19 ноября 1796 г. — XIII, 113).

Со своей стороны Шиллер в этой длительной и важной переписке о романе, над которым возобновил работу Гёте, также внес свою впечатляющую формулу (оказавшую значительное влияние — и отнюдь не благоприятное — на восприятие этого произведения последующими поколениями читателей), которая как бы предваряла толкование Кёрнера: после длинного ряда заблуждений Вильгельм «от бессодержательного и неопределенного идеала приходит к определенной, деятельной жизни, не утрачивая, однако, при этом идеализирующей силы» (из письма к Гёте от 8 июля 1796 г. — Переписка, 158). В том же письме Шиллер советовал романисту обдумать особенности ученичества и мастерства и еще отчетливее выявить соотношение фабулы и идеи романа. «Я хотел бы сказать: басня совершенно верна и мораль была совершенно верна; только взаимоотношение одной к другой еще недостаточно отчетливо и очевидно» (там же, 159). Однако Гёте (и не только в этот раз) сдержанно отнесся к предложениям друга, критически читающего его роман, сославшись на то, что недостатки произведения вытекают «из некоторой реалистической странности, благодаря которой я чувствую себя хорошо, если могу укрыть от человеческих глаз свое существование, свои действия, свои сочинения» (из письма Шиллеру от 9 июля 1796 г. — там же, 160). Все же Шиллер, прочитав 8-ю книгу романа, вновь посчитал нужным повторить свою «фантазию насчет необходимости несколько отчетливее подчеркнуть главную идею» (из письма к Гёте от 19 октября 1796 г. — там же, 200).

В старости Гёте охотно признавался в своей растерянности перед лицом невероятной пестроты и насыщенности «Вильгельма Мейстера». Эта вещь остается «одним из самых нерасчетливых произведений, как его ни рассматривай, в целом или по частям», говорил он, признаваясь, что и сам он лишен мерила, необходимого для оценки романа («Анналы», 1796). 18 января 1825 года Эккерман записал сходные суждения, выраженные чуть ли не теми же словами. В «Мейстере» всегда пытаются отыскать какой-то «центр тяжести», говорил будто бы Гёте. «Искать в нем центр тяжести бессмысленно, да и не стоит этим заниматься. Мне думается, что богатая, разнообразная жизнь, проходящая перед нашим взором, чего-то стоит сама по себе, даже без очевидной тенденции, которая может вместиться и в отвлеченное понятие» (Эккерман, 148). Правда, Гёте неизменно подчеркивал, что в целом роман также предназначен показать, что ошибочные шаги все же могут привести к счастливому концу. (Насколько точно Эккерман передал подлинное высказывание Гёте или, скорее всего, привел собственный довод — неизвестно. Ведь он настойчиво пытался защитить «великую многогранность» романа о Вильгельме Мейстере от давно высказанного критикой обвинения в изменчивой многоликости, что зафиксировано в автобиографическом фрагменте 1821 года.)