Гёте. Жизнь как произведение искусства

Как правило, для своего маскарада Гёте выбирал персонажей более низкого социального статуса, надеясь увидеть мир в подлинном свете. Так не только другие проявляли большую открытость, но и он сам охотнее раскрывался в общении с другими, обнаруживая в себе новые стороны, прежде не находившие применения в жизни. В этом (внешнем) самоуничижении он, как ни странно, достигал большего раскрытия собственного Я. Позднее в письме Шиллеру он назовет этот усложненный способ самопредставления «врожденной странностью, из-за которой я спокойней чувствую себя, когда могу укрыть от человеческих глаз свое бытие, свои поступки, свои сочинения. Так, я всегда охотнее путешествую инкогнито, худшее платье предпочитаю лучшему, в разговоре с людьми незнакомыми или малознакомыми выбираю незначительные темы или по крайней мере подбираю менее значительные выражения, чтобы показаться легкомысленнее, чем я есть на самом деле; таким образом я, если так можно сказать, становлюсь между самим собой и своим внешним проявлением»[911].

В Италию он отправился как художник Иоганн Филипп Мёллер. Возведенный в дворянское сословие «действительный тайный советник» сбросил себе почти десять лет и погрузился в среду свободных и бедных художников – людей гораздо более низкого социального статуса, среди которых он, впрочем, чувствовал себя как рыба в воде.

Но вернемся к моменту отъезда. Приготовления к путешествию завершены. Служебные обязанности перераспределены столь продуманно и ловко, что он со спокойной совестью пишет герцогу: «В целом без меня сейчас вполне можно обойтись; что же до порученных мне особых дел, то я устроил все таким образом, что они некоторое время вполне могут продолжаться без моего участия; случись мне умереть, то и это не повлекло бы за собой серьезных последствий»[912].

В конце июля 1786 года Гёте, как и в прошлом году, уезжает на воды в Карлсбад. Он знает, что оттуда сразу же отправится в Италию, и поэтому еще в Веймаре готовится к продолжительному путешествию. Супруги Гердер в то время также находились в Карлсбаде, вскоре к этому обществу присоединились герцог и Шарлотта. Для Гёте – так, по крайней мере, казалось всем, кто его встречал, – это были приятные, беззаботные дни. По утрам – водные процедуры, днем – пешие прогулки, а вечером – беседы в дружеской компании. Гёте читает собравшимся фрагменты из «Фауста». Они подолгу разговаривают с герцогом, и однажды вечером, неожиданно для него и для себя самого, Гёте словно подводит итоги собственной жизни, оставляя герцогу своего роду духовное завещание. О своих ближайших планах он, однако, умалчивает.

3 сентября 1786 года в 3 часа утра он отправляется в путь. Приятели и друзья, с которыми он непринужденно общался накануне, чувствуют себя одураченными. Канонисса Амели фон Ассебург пишет герцогу: «Г-н тайный советник фон Гёте – дезертир, которого я судила бы по всей строгости законов военного времени. Он бежал, не попрощавшись, ничем не выдав своего решения. Это поистине отвратительно! Я бы сказала, он ушел по-французски. Нет, мы, пруссаки, можем перехитрить своих врагов, но никогда не прибегнем к хитрости в отношениях с друзьями»[913].

Глава восемнадцатая

Путешествие в Италию. Инкогнито и без адреса. Первые послабления. Палладий. «Я не столько наслаждаюсь, сколько учусь». Рим. Завершение «Ифигении». Среди художников. Моритц. Неаполь и Сицилия. Колдовство феаков. Второе пребывание в Риме. Завершение «Эгмонта». Фаустина. Прощание с Римом

На первом отрезке пути – через Регенсбург, Мюнхен, Инсбрук и Боцен до Триента – Гёте торопил кучера. Останавливались редко. В «Дневнике итальянского путешествия, написанного для госпожи фон Штейн в 1786 году», он пишет: «Чем только я не пренебрег, чтобы осуществить мечту, почти уже устаревшую в моей душе»[914]. Эта единственная мечта – Рим! Впрочем, не забывая о своих намерениях, он находит время и для поисков окаменелостей, а также ботанических изысканий. Шарлотте, ждущей объяснения его таинственного отъезда, приходится довольствоваться скучными описаниями климата, горных пород и местной растительности. И только потому, что «беспокойное желание»[915] увидеть Рим гонит его дальше, он не задерживается в этих местах.

Вперед Гёте гонит не только желание оказаться в Риме, воплотив тем самым мечту своей юности, – его торопят и другие намерения. Вообще, все, что он делает во время этого путешествия, продиктовано вполне конкретными мотивами. Это подтверждают и письма матери: «Я вернусь новым человеком»[916], оставшимся в Веймаре друзьям: «Ибо <…> зарождается новая жизнь»[917], и Гердеру: «Нужно, так сказать, родиться заново»[918].