Гёте. Жизнь как произведение искусства

Надолго уезжать из герцогства, не спросив согласия герцога, было рискованно. Гёте еще не предполагал, что его путешествие затянется почти на два года, но, безусловно, понимал, что уезжает как минимум на несколько месяцев. Спрашивать у герцога разрешения на отпуск Гёте не хотел, потому что в этом случае позволил бы герцогу распоряжаться своей судьбой и оказался бы в полной от него зависимости. Этого он как раз не желал. Он хотел принять это решение сам, ни с кем не деля ответственность. Он должен был творить факты своей биографии, и для этого ему пришлось пойти на риск, осознавая, что герцог может быть недоволен его отсутствием и даже прикажет ему вернуться. Судя по тому, что в письмах, отправленных во время пути, Гёте никогда не указывал свое местоположение, он сознательно лишал герцога возможности вернуть его обратно прежде, чем доберется до Рима. Только в Риме он мог чувствовать себя в безопасности, отдалившись на почти недосягаемое расстояние от Веймара. Так он задумал, так спланировал и так осуществил свое итальянское путешествие.

Впрочем, помимо повеления вернуться обратно существовала и другая опасность: герцог мог лишить его своего доверия и уволить со службы. В письмах друзьям и знакомым, в том числе и в тех, что были написаны в более поздний период, нет каких-либо указаний на то, что Гёте всерьез рассматривал эту возможность с ее катастрофическими – в первую очередь с финансовой точки зрения – последствиями. Лишь однажды в письме герцогу встречается намек на эту невозможную возможность: «Не лишайте меня свидетельства Вашей благосклонности и любви. Оказавшись совсем один в этом мире, я чувствовал бы себя хуже, чем человек, только начинающий свою жизнь»[906], – писал он три месяца спустя после своего отъезда, обеспокоенный молчанием герцога. В остальном же Гёте, кажется, уверен в том, что герцог его ценит, привязан к нему и полностью ему доверяет, однако уверен не настолько, чтобы отказаться от едва ли не подобострастной интонации в первых письмах из Италии.

Сложно избавиться от ощущения, что за этим стоит желание Гёте, чтобы его неповиновение поскорее забылось.

Итак, у Гёте были вполне конкретные причины для того, чтобы до поры до времени хранить в секрете свои планы. Это решение – отправиться в Италию – он хотел принять независимо от герцога. Помимо этой рациональной секретности существовала и иррациональная. Точно так же было и зимой 1777 года, когда Гёте планировал свое путешествие на Гарц. Тогда внешняя таинственность тоже перекликалась с внутренней мистификацией: от своего восхождения на гору Броккен Гёте ожидал божественного откровения в связи со своим решением остаться в Веймаре. Покровы тайны уберегают от посторонних глаз магический круг более высокого порядка. Те же самые соображения заставляли его держать в секрете и путешествие в Италию. Отправляясь в Рим, Гёте надеялся, что этот город исцелит его физические и душевные недуги. С суеверным страхом оберегал он чудодейственную силу этого места от разрушения в бесконечных разговорах. По прибытии в Рим он пишет герцогу: «Наконец-то я могу нарушить молчание и с радостью приветствовать Вас. Простите мне мою скрытность и это едва ли не подземное путешествие. Я и себе не решался признаться, куда направляюсь»[907].

До прибытия в Рим он, по сути, самовольно вышел из подчинения герцогу, теперь же снова вверяет ему свою судьбу. «Как долго я пробуду здесь, – пишет он в своем первом письме из Рима, – будет зависеть <…> только от Вас»[908]. Он находит все новые выражения, убеждая герцога в том, что в Веймар он вернется уже другим человеком, и герцог должен «сохранить в душе свою любовь, чтобы, возвратившись, я смог вместе с Вами наслаждаться той новой жизнью, ценить которую я только учусь здесь, на чужбине»[909].

Разумеется, герцога весьма озадачила скрытность Гёте, но таить обиду на него он не стал. Случилось так, как Гёте и хотел: по возвращении их дружба стала лишь крепче, получив новую основу. Что касается Шарлотты, то она так никогда и не простила ему его бегство в Италию и обманутое доверие. Узнав о его местонахождении, она первым делом потребовала вернуть ей отправленные ему письма.

К практической стороне секретности относилось и тщательное соблюдение инкогнито. Отправляясь в путешествие не под своим именем, Гёте рассчитывал на то, что под этим именем его не смогут заставить вернуться назад. Однако, как и в любой мистификации, инкогнито имело и более глубокое значение. В Зезенгейме, впервые оказавшись в доме Фридерике Брион, Гёте тоже предстал под чужим именем, переодетый бедным студентом. На Гарце он также находился инкогнито. Тогда он писал Шарлотте: «Это странное чувство – бродить по свету неузнанным; мне кажется, будто так я вернее ощущаю свое отношение к людям и вещам»[910].