Гетопадение

В помещение ворвался свежий воздух. Октай вдохнул и зажмурился от яркого света и шума. Он инстинктивно попятился назад, но господин Шульц крепко сжал его ладошку. Мальчик задрал голову, но даже так не смог разглядеть лицо врача, окружённое слепящими лучами солнца. Он вздрогнул, выпрямил спину и на всякий случай прижался ко взрослому. Он почти вслепую волочился за Антоном, но решаясь задать ни единого вопроса.

– Пой’гём, нам сю’га. Я подсажу.

Качаясь и скользя по рельсам, трамвай обгонял мокрые снежинки. Они таяли на стекле, капли бегали друг от друга и сливались. Антон любопытстно наблюдал, как мальчик с открытым ртом разглядывает сменяющиеся в окошке картинки. Господин Шульц чувствовал волнение, которое не мог объяснить, и вдруг поймал себя на мысли, что и сам с интересом следит за развернувшейся за стеклом битвой дождинок.

Когда монотонный голос назвал нужную останову, Антон помог спуститься укачанному стуком колёс мальчику. Они прошли несколько десятков метров от остановки, и врач завёл Октая в оптику. Потревоженный звоном колокольчика, вытирая руки вафельным полотенцем, из-за двери выглянул давний знакомый Шульца.

– А, это вы. Привет, малыш. Как тебя зовут? – он улыбнулся мальчику, протянул врачу чистую ладонь и кивнул в сторону вешалки, – Раздевайтесь, проходите.

Ребёнок растерялся и от неожиданности вопроса забыл своё новое имя. Оба своих имени. «’Гукас», – подсказал ему Антон, и, размотав шарф, стянул с себя пальто. Бросив вещи на вешалку, он помог забившемуся в угол малышу снять тяжёлую куртку Отто.

– Штеф, на’гьёшь чего-нибудь тёп’гого? – мягко спросил он.

– Да, конечно, – откликнулся хозяин магазина, – Тебе кофе, а парнишке?

– Чаю. С мо’гоком, если мо’гно.

– Ну, почему нет. Организуем и молоко.

Окулист поставил чайник на старую газовую плиту, и провёл обоих в соседнюю комнату. Он щёлкнул выключателем. Лампы застрекотали, свет в смотровой несколько раз мигнул, перестал мерцать и наконец зажёгся.

– Ну что же, Лукас, присаживайся, – он указал на кресло, – Как твои глазки? Болят или стал плохо видеть?

Ребёнок не с первой попытки и не без помощи взрослых смог на него сесть, – Я, – дрожащим голосом отозвался мальчик, – Не знаю.

– Ну давай посмотрим, – окулист обратился к другу, – Сколько ему? Буквы знает?

Лукас смутился. По его беспомощной извиняющейся улыбке, Антон понял, что мальчик растерян. Он уже заметил, как на него влияют голоса врачей. Они словно бы обтекают мальчика, укачивают и дают смутное ощущение спокойствия, при этом он теряет всякую способность понимать человеческую речь. Шульц попытался вспомнить себя в его возрасте, но не смог. Он отметил, что неплохо было бы уточнить у Глэдис, особенность ли это детей, зверолюдей, Лукаса или, возможно, всех, у кого нет профильного образования.

– Да, ум’геет, всё хо’гошо, – он положил руку на плечо мальчика, – Сейчас тебе п’гове’гят з’гение. Не бойся, бо’гьно не будет. Посидишь один или м’гне остаться с то’гой?

Октай закусил губу и до повеления в костяшках сжал его рубашку. Антон улыбнулся и, взяв мальчика за руку, потрепал его волосы.

– Ну что могу тебе сказать? – он обратился к Антону, снимая перчатку, – Минус два и пять. Но только миопия. Астигматизма или отслоения сетчатки нет. Если будете брать очки, сделаю вам скидку.

Господин Шульц шепнул Октаю не смотреть на ценники, и мальчик не без слёз выбрал оправу.

После того, как взрослые разобрались с самыми важными делами, они сели на диван в прихожей, чтобы за чашкой кофе обсудить менее значительные. Ребёнку всучили листок, пару полувысохших цветных текстовыделителей, и маленький Октай, высунув язык и обхватив маркер всей ладошкой, принялся чертить что-то на бумаге. Антон одним глазом приглядывал за ним.

– Ух ты! Да ты настоящий художник, – рассмеялся Штефан, – Ну, молодчина.

Мальчик скромно улыбнулся, опустил глаза, едва слышно пробубнив, что господин доктор ошибается. Друзья распрощались.

Дни были короткими и, когда врач с ребёнком вышли на улицу, уже стемнело.

– Ты ’га’г? Си’гно устал? Мо’гем п’гогу’гяться до с’гедующей оста’говки.

Ребёнок потерянно тряхнул головой. Проходя мимо освещённых улиц, он восхищённо глазел по сторонам, иногда повисая на руке Антона. Врач в очередной раз попытался притянуть его ближе, но вдруг заметил, что глаза мальчика расширились, а ноздри раздулись. Октай задрожал и словно прирос ножками к земле. Антон остановился, присел перед ним на корточки и подождал, пока он придёт в себя.

– Замё’гз, ’га? Мы почти дошли, поте’гпи.