Гевара по прозвищу Че

"Он носил оливково-серую, а не желтую униформу, черный берет, пистолет, флягу, ботинки, такие же, как у всех, зато у него не было никаких знаков различия или ремня с патронами. Когда он выходил из лагеря, то брал свою винтовку "М-2" с парой обойм, а его карманы всегда были битком набиты: там было множество бумаг, бинокль и высотомер. Каждый раз по прибытии на место он смотрел, на какой высоте мы находимся. В маленьком кармашке он носил компас. Поначалу он брал с собой рюкзак - пока у него не начались приступы астмы. Однажды, когда мы поднимались на холм, то устроили привал на полпути, и я увидел, как он "щелк-щелк" этой штукой во рту, и я тогда спросил: "Товарищ, неужели вы брызгаете духами в рот?" А он ответил: "Нет, я страдаю от болезни, которая называется астма".

Он всегда писал по ночам и в это время курил свою трубку. Он не мылся каждый день, о нет. Это было редкостное зрелище, когда он спускался к реке, чтобы искупаться".

Че был очень доволен своим учителем:

"Это был умный мальчишка, и ему предстояло приобщить меня к тайнам языка. Мы начали занятия с большим энтузиазмом, с трех часов уроков в день, но фактически именно я сократил обучение до часа в день, и не из-за недостатка времени, которое я, к сожалению, был вынужден беречь, а из-за полной несовместимости между моим характером и языками. В этой стране с ее особенностями люди говорят на суахили так же, как и на языке родной матери, на диалекте собственного племени, и таким образом он оказывается до некоторой степени языком завоевателей или же символом высшей силы".

Ну а Иланга легко усваивал испанский язык, начав с большого количества ругательств и оскорблений, которые узнал от кубинских бойцов. А Че вскоре подарил ему пистолет "беретту".

* * *

В первые же дни пребывания на базе в Лулуабурге, приблизительно через месяц после прибытия в страну, Че, отдавая дань климату Конго, перенес очень сильную, хотя и непродолжительную лихорадку. Однако спустя несколько дней он заболел снова.

Во время его повторного заболевания один из бойцов, не подумав, сказал вслух, что "если майор и дальше будет в таком состоянии, то ему придется уехать". Че услышал эти слова, вышел из себя и закричал: "Я не уеду, я лучше помру здесь. А вот это скоро пройдет, это всего-навсего болезнь".

Затем поступило сообщение: "Кубинский министр с толпой других кубинцев поднимается в горы".

"Это было настолько абсурдно, что никто не мог поверить. Тем не менее я, чтобы размяться немного, немного спустился с горы, и, к моему большому удивлению, встретил Осма-ни Сьенфуэгоса. После объятий последовало объяснение: он прибыл для переговоров с правительством Танзании и попросил разрешения посетить товарищей в Конго. Он доставил мне самую грустную новость за все время войны: из Буэнос-Айреса позвонили по телефону и сказали, что моя мать очень больна, а суть заключалась в том, что ее кончина была просто-напросто вопросом времени. Османи не смог переговорить с Буэнос-Айресом еще раз".

К моменту прибытия Османи в Лулуабург Селия Ла Серна, вероятно, пребывала в коматозном состоянии. Ее доставили в больницу 10 мая, а 16 мая ей стало совсем плохо. В тот же день удалось кое-как связаться с Гаваной и сообщить о несчастье Алейде. Селия умерла 19 мая; 21 мая некролог был опубликован в кубинской прессе.

"Я был вынужден провести месяц в печальной неопределенности, ожидая исхода, который я приблизительно определил, но продолжая питать надежду на то, что в новости вкралась какая-нибудь ошибка, до тех пор, пока не получил подтверждения смерти моей матери".

Новость поступила из приозерного лагеря с журналом, который получил доктор Серкера.

"Я послал ему записку, в которой просил его спуститься, потому что я хотел поговорить с ним. Он появился на следующий день и уселся в гамаке. Я дал ему журнал "Боэмия". По его реакции было видно, что друг уже сказал ему о болезни матери. Он начал рассказывать о своем детстве. Он хотел выпить чаю; я попросил его не уходить. Он не сказал ни да ни нет, но все же остался. Мы вместе поели, а потом бродили, напевая танго. Он ушел рано утром".

Несмотря на стоическую, судя по внешним признакам, реакцию, смерть Селии, должно быть, явилась для него ужасным ударом. Ведь столько лет мать и сын поддерживали слабую, но постоянную связь, между ними были доверительные отношения любви и сочувствия.

Селия так и не получила прощального письма, которое Че, уезжая, оставил для своих родителей в Гаване.

"Дорогие старики!

Я вновь чувствую своими пятками ребра Росинанта, снова, облачившись в доспехи, я пускаюсь в путь.

Около десяти лет тому назад я написал Вам другое прощальное письмо.

Насколько помню, тогда я сожалел, что не являюсь более хорошим солдатом и хорошим врачом; второе уже меня не интересует, солдат же из меня получился не столь уж плохой.