Гевара по прозвищу Че

Обретавшая форму рукопись имела название “Воспоминания о революционной войне (Конго)” и была посвящена “Баасу и его павшим товарищам, в попытке найти хоть какой-то смысл в их жертве”. В прологе Че написал:

“Это история неудачи... но благодаря наблюдениям и критической оценке она поработает на перспективу. Я чувствую, что если история имеет хоть какую-то ценность, то она заключается именно в описании опыта, который может быть использован другими революционными движениями. Победа — это великий источник положительного опыта, но поражение, по моему мнению, еще важнее в этом смысле — особенно в случае, когда участники и советники являются иностранцами, пришедшими рисковать своими жизнями на незнакомую территорию с чужим для них языком, связанные с нею только пролетарским интернационализмом и представлениями о современной освободительной войне, проводимой странами при таком уровне международной солидарности, какой не был известен со времен гражданской войны в Испании”.

В том же прологе Че сказал, что “эти записки... будут изданы через длительный промежуток времени после того, как были надиктованы, когда, возможно, автору нельзя будет задавать вопросы по поводу того, что он здесь сказал. Время покажет, и если в опубликовании этих записок будет какой-то смысл, то редакторы смогут внести любые исправления, которые посчитают необходимыми, обращаясь к осведомленным источникам для разъяснения смысла событий или высказываний в свете прошедшего времени”.

Че не мог, конечно, представить, что его рукопись будет издана лишь спустя почти тридцать лет, да и то не полностью.

Он оттачивал свою способность к самокритике, как будто книга была упражнением в психоанализе; он обнажал свои ощущения и судил себя гораздо резче, нежели в кубинских “Воспоминаниях”. И в этой самокритике он оставил лучший из всех портретов своей личности, которые мне только удалось разыскать:

“Мне надлежит проделать наиболее трудный анализ — анализ моих собственных действий. Углубляя самокритику насколько возможно, я пришел к следующим выводам: в отношениях с предводителями революции мне мешал тот несколько необычный способ, каким я попал в Конго, и я оказался не способен преодолеть это препятствие. Мои мнения были непоследовательными; я долго придерживался позиции, которую можно охарактеризовать как чрезмерное удовлетворение. Порой я был виновен в очень резких и вредных вспышках, являвшихся, возможно, следствием некоторых врожденных свойств моего характера. Единственные люди, с которыми я, почти наверняка, поддерживал правильные отношения, были крестьяне, поскольку я больше привык разговаривать на политическом языке, давать прямые объяснения и показывать личный пример, и эти отношения, я думаю, складывались успешно. Я не изучил суахили достаточно быстро и достаточно хорошо. Этот недостаток был связан прежде всего с моим знанием французского языка, которое позволяло мне общаться с руководителями, но держало в отдалении от народных масс. Мне не хватило воли сделать необходимое усилие.

Что касается контакта с моими людьми, то, думаю, что я принес достаточно жертв, чтобы никто не мог обвинить меня в чем-нибудь, опираясь на личные или физические основания, но в Конго я потакал двум моим главным слабостям: табак, нехватку которого мне редко доводилось испытывать, и чтение, которым я всегда увлекался чрезмерно. Такие неудобства, как единственная пара разбитых ботинок, или отсутствие смены одежды, или питание тем же рационом, что и у бойцов, ни в коей мере не является жертвой с моей стороны. Прежде всего то, что я отходил в сторону, чтобы читать, отделяло меня от товарищей, даже если не принимать во внимание те черты моего характера, которые затрудняют близкие отношения. Я был резок, но не чрезмерно, и думаю, не был несправедлив. Я использовал дисциплинарные методы, не применяемые в регулярной армии, такие как лишение пищи. Это единственный известный мне эффективный способ наказания в условиях партизанской кампании. Я пробовал поначалу использовать моральное принуждение и потерпел неудачу. Я пытался привить своим солдатам те же взгляды на происходящее, какие были у меня, но потерпел неудачу...

Мне не нужно было побуждений, чтобы потребовать от себя проявления максимальной жертвенности в решающий момент. Это было следствием внутренней психологической установки. Мне было бы легко остаться в Конго. С точки зрения чувства собственного достоинства бойца, это был бы естественный поступок... Когда я думал по поводу этого решения, тот факт, что я знал, насколько легко для меня было принести жертву, говорил не в мою пользу. Я чувствую, что должен был преодолеть в себе камень преткновения в виде этой самокритики и навязать окончательное решение нескольким определенным бойцам. Только нескольким, но мы должны были остаться.