Гезат

После этого Гай Юлий Цезарь оправил на зимовку шесть легионов в самый беспокойный район — на земли сенонов, два в более спокойный — к треверам и два, тринадцатый и четырнадцатый, в самый тихий — к лингонам, но примерно на одинаковом расстоянии от первых двух мест, чтобы могли быстро прийти на помощь. После чего убыл в Рим.

Оттуда дошло известие, что Марк Лициний Красс и его сын Публий погибли во время вторжения в Парфянское царство. Вражеская конница вначале притворным отступлением заманила римскую под командованием Красса-младшего, в основном галлов, в засаду и перебила, а потом безнаказанно выкосила половину римских воинов и четверть взяла в плен. До сирийской границы, где начиналась римская провинция, добежала лишь четверть сорокатысячной армии. По словам Квинта Туллия Цицерона, якобы почерпнувшего эту информацию из письма старшего брата, голову Марка Лициния Красса, которому сперва за жадность и мздоимство влили в горло расплавленное золото, отвезли парфянскому царю Ороду, который в это время пировал с Артаваздом, армянским царем и бывшим союзником римлян, успевшим быстро подпрыгнуть и на лету переобуться, в столице последнего Арташате. Во время пира они смотрели трагедию Еврипида «Вакханки». В ней есть эпизод, когда свихнувшаяся Агава заходит с тирсом (жезлом, обвитым виноградной лозой, атрибутом бога Диониса), на который надета голова ее сына Пенфея. Так вот роль головы Пенфея сыграла голова Марка Лициния Красса. Может быть, эта история выдумана бездарным поэтом, а может, и нет. Как бы там ни было, Гай Юлий Цезарь лишился влиятельного союзника и богатого спонсора его мероприятий. Теперь придется метать бисер за свой счет или, что скорее, поискать другую дойную корову.

Вместе с главнокомандующим уехал в Рим легат четырнадцатого легиона Квинт Туллий Цицерон и ушла треть личного состава. Перед отъездом он успел сделать доброе дело — приказал построить для меня дом возле главных ворот каструма. Это было лучше, чем жить в бараке с воинами. Хотя я отпустил всех своих подчиненных, кто хотел провести зиму в кругу семьи, в каструме осталось немало. Командиром обоих сократившихся легионов стал легат тринадцатого Луций Росций Фабат. Ему было сорок два года. Плотного сложения, но не толстый. Очень подвижен и болтлив. Постоянно потирает свой длинный и толстый нос, из-за чего кажется, что все время врет, хотя чаще говорил правду. К сожалению или к счастью, трагедии он не писал, к искусству был равнодушен, греческий язык знал плохо, так что точек соприкосновения у меня с ним не было. Общались редко и исключительно по службе.

Каструм мы оборудовали на холме неподалеку от Андематуна, столицы племени, и тоже на берегу реки, которой римляне дали название Матрона. Скорее всего, это Марна, приток Сены. По реке к нам часто приплывали торговцы из столицы и других поселений, а также из других племен, поэтому проблем с продуктами питания и товарами, производимыми в этих местах, у нас не было.

Зимовка проходила, как обычно. Я охотился и рыбачил. Жены готовили, шили, стирали, убирали, присматривали за детьми. Можно сказать, что зимой я полностью погружался в семейную жизнь со всеми ее плюсами и минусами. Лингоны относились к нам терпимо. Враждебных выпадов не было, даже косые взгляды не замечал. Может быть, потому, что считали меня кельтом. Впрочем, эбуроны тоже принимали меня за своего, но я частенько чувствовал исходящую от них враждебность, скрытую за маской безразличия или фальшивой улыбкой.

В начале января прискакал Кон в сопровождении трех воинов из своей турмы. Приехали налегке, только с припасами на несколько дней и оружием, с каким любой путник сейчас отправляется в дорогу. Остановились возле моего дома и спросили, где я, у Тили, которая во дворе снимала с веревки высохшее белье. Она ответила, что в доме, после чего декурион спешился и вошел, как обычно, без стука. Это единственное, чему я так и не научил своих починенных за несколько лет. Им просто непонятно, зачем стучать, если дверь открыта?!

Я сидел возле очага, в котором догорали сосновые полешки, сплетал запасную тетиву для лука. Старая потерлась, начала ворситься, несмотря на то, что постоянно натираю ее пчелиным воском. По другую сторону очага на двух овчинах, постеленных на земляном полу, возились, играя в дочки-матери, три мои наследницы.

Поздоровавшись с гостем, показал ему на низкий трехногий стульчик, стоявший рядом, а Синни сказал:

— Налей ему вина.

Кон сидел молча, пока она из пятилитрового глиняного кувшина наполняла трофейную бронзовую чашу с барельефом, который я сперва принял за подсолнух, о существовании которого здесь еще не знают, а потом догадался, что это стилизованное солнце.

Отпив одним глотком половину чаши, гость произнес мрачно:

— Есть разговор.

— Синни, сходи погуляй с детьми, — приказал я.

Жена быстро одела детей и покинула дом вместе с ними и Тили, которая занесла снятое с веревки белье, наполнившее помещение запахом свежести.