Гезат

— Это уже не важно, — отмахнулся он. — Мы идем, чтобы разоружить гельветов и проводить до их исконных земель. Будут и дальше служить буфером между Республикой и германцами.

Децим Юний Брут Альбин относился к той категории руководителей, которых судьба, издеваясь, наверное, засунула на высокое и абсолютно ненужное им место. Ему бы на загородной вилле радоваться жизни в тиши и покое, но приходится шляться черт знает где и испытывать лишения черт знает зачем. Его мало интересовало, где находилась турма и чем занималась, если в ней не было острой необходимости и если ему не жаловались на ее действия. Я сказал, что мы пристроимся к обозу легиона, после чего поскакал к обозу маркитантов, который плелся за двенадцатым легионом.

Кайден Туллий приехал в римскую армию с восемью арбами вина и прочих товаров. Шесть уже были распроданы и нагружены выменянным товаром, в основном доспехами и оружием. На одной арбе вез барахлишко моей турмы, чтобы мы, отправившись в рейд, имели возможность захватить больше другого.

— Как съездили? — после обмена приветствиями спросил он.

Я рассказал о захваченных женщинах и детях. Купец, как положено, заявил, что это не самый лучший товар, что с ним много мороки и так далее, а потом, себе в убыток и только дружбы ради, согласился купить по цене двадцать пять денариев (сто сестерциев) за голову. Как и большинство провинциалов, Кайден Тулиий предпочитал считать в денариях. Я произнес ответную речь, из которой вытекало, что любой купец заберет с руками такой ценный товар по сотне денариев за голову, но по дружбе первому предложил ему, не подозревая, что имею дело с таким неблагодарным человеком. К тому же, собирался взять часть оплаты вином.

Кайден Туллий улыбнулся искренне и признался честно:

— Не умею я торговаться, как греки и карфагеняне! Это надо всосать с молоком матери!

— Видимо, мне кое-что передалось вместе с молоком, — действуя в рамках легенды, сообщил я. — Так что лучше со мной не торгуйся. Сделаю тебе скидку: заплатишь по восемьдесят денариев за взрослую женщину и по пятьдесят за ребенка. В счет оплаты заберем все твое вино, и сразу поедешь домой. Все равно сражений больше не будет.

— Слышал об этом. Думал, долго еще буду допродавать привезенное, — сказал купец. — Если товар такой хороший, как ты сказал, то согласен на твою цену. Пора мне домой возвращаться и готовиться к осенним ярмаркам у кельтов.

Само собой, товар ему понравился. Расплатившись с нами, Кайден Туллий переночевал на стоге сена и поутру, посадив младших детей в арбы, отравился в свой город Массалия. Пять моих воинов провожали его километров десять. Остальные вместе с наложницами, которые сделали нашу службу интереснее и, можно сказать, плодотворнее, сразу отправились догонять свой легион.

17

Римская армия стоит возле Бибракты в двух каструмах: седьмой, восьмой и девятый легионы в ближнем, а десятый, одиннадцатый и двенадцатый в дальнем. Моя турма, пополнившаяся до штатного расписания, по согласованию с легатом поставила палатки на лугу на удалении около километра, чтобы быстро вызвать нас, когда потребуемся. Каждый раз, когда Децим Юний Брут Альбин отправляется к командующему армией, который расположился в ближнем каструме, одна из декурий должна сопровождать его. Сейчас одиннадцатый и двенадцатый легионы набирают из кельтов конницу, чтобы довести ее до десяти турм в каждом, так что наша служба скоро станет легче.

На деньги, вырученные от продажи рабов, я в первую очередь купил три арбы с парами волов, по одной на каждую декурию, для перевозки мигом накопившегося барахла. Женщинам требуется куча предметов, без которых мужчины обходятся запросто. Оставшиеся деньги разделил. На мою долю вышло почти шестьсот денариев. На эти деньги купил новую палатку, потому что привык жить отдельно, и разного шмотья Синне. Отдал ей и пару трофейных серебряных сережек и два ручных браслета. Украшения были сняты с мужчин, но сейчас нет четкого их разделения по полам. Наложница командира должна быть самой нарядной.

Однажды я прогулялся пешком в каструм, чтобы узнать последние новости. Вернулся часа через два. Подходя к своей палатке, услышал, что Синни плакала. Подумал, что обидел кто-нибудь. Зашел в палатку, а девушка лежала на нашем ложе — постеленном на земле тюфяке, прижав к груди мой шлем. Увидев меня, отложила шлем и повернулась на другой бок, спиной ко мне. Я сразу догадался, в чем дело. Слишком уж сильно она ненавидела меня в первые дни.

— Это шлем твоего отца? — спросил я.

Синни в ответ заплакала навзрыд.

Не стал ни утешать, ни объяснять, что это не я убил ее отца. Все равно не поверит. Да и отношения так будут эмоциональнее. Для баб ведь главное — страдания. Если их нет, обязательно придумает. В данном случае придумывать ничего не надо. Позанималась любовью с убийцей отца, потом поревела. Два удовольствия, благодаря одному человеку. Мне тоже забавно быть кельтским вариантом мифа об Эдипе.