Гьяк

Я ждал, что он продолжит, расскажет мне, что и как, но он замолчал. Только продолжал пить и смотреть на меня. Ну а у меня-то терпения не хватало ждать, пока он снова решится заговорить, ведь так он мог никогда сам и продолжить, так что я взял и сам начал его расспрашивать. Обручили нас, говорит он мне, но еще до того, как дела стали дальше продвигаться, решил я уехать, а ее взять с собой не мог, потому как женатым тогда сюда путь был заказан. Ты не смотри, что сейчас все поменялось. С двадцать третьего года границу закрыли. В Америку можно было поехать только к своей жене или к мужу. У меня был один знакомый из Смирны, у которого долг передо мной был большой, еще тогда, с войны еще, и он мне отписал, что я якобы должен был приехать сюда, чтобы жениться на его дочери, она здесь жила еще до того, так что я опять же не должен был по бумагам женатым выходить. Поэтому пошел я к твоему деду, к Мицосу, и сказал ему, так, мол, и так, человек я честный, так что не хочу я твою дочь попортить, а потом бросить, давай мы сейчас прямо помолвку разорвем и по рукам ударим. А поскольку мозги у твоего деда имелись, говорит он мне, такую удаль, как у тебя, редко у кого увидеть можно, так что я расстроен, что не смогу сделать тебя своим зятем, но еще больше я расстроен, что не смогу тебя увидеть больше. От всего сердца желаю тебе хорошо добраться и с божией помощью хорошо там устроиться. Так оно и случилось. Теперь ты понял? – говорит он мне. А мать моя, говорю ему я, почему она мне ничего не сказала? Ну, разве такие вещи говорят? – отвечает. И ничего, кроме этих слов, он больше в тот вечер и не сказал. А что бы я ни спрашивал, тот в ответ только «да» и «нет» отвечал. Только когда мы уже поднимались, чтобы уходить, он сказал, что угощение за его счет, да спросил, где я живу и сколько плачу, а когда я ему сказал, ответил, что это дорого, и ежели я хочу, могу прийти сюда в кафе в следующее воскресенье, он, мол, за меня договорится. Ладно, ответил я ему, приду.

Когда я пришел в следующий раз, застал его снова за тем же столиком. Он как будто специально так делал, ну, садился рядом с мясной лавкой, чтобы скрыть свой собственный запах. Хотел я его спросить, кем он работает, да не успел. Он, как только меня завидел, встал, оставил мелочь на столе за коньяк, и мы ушли. Он даже меня не спросил, хочу ли я что-то себе взять выпить, ни вообще ничего. Пошел он сам вперед, значит, и пошли мы вместе на север, через реку перешли и дошли до Лейквью[28], но это я уж потом узнал, что это место так называется. В общем, шли мы минут десять, двадцать? Ну, не больше, во всяком случае. Короче говоря, я понятия не имел, куда мы идем, но все озирался вокруг, чтобы заприметить кое-что и дорогу запомнить.

Долго ли, коротко, пришли мы к дому из красного кирпича, большому, в пять этажей. Вот и пришли, говорит он мне, а сам заходит в главный вход, там у него сзади была такая вроде как конторка. Ну, чего там долго рассказывать-то, позвонил он в какой-то колокольчик, вышел человек, он с ним по-иностранному поговорил, а через время вышел еще один, высокий такой, с Аргириса ростом, но мне показалось, что постарше его, и у него тоже один глаз был мутный такой, косой наверное. Видно было, что они знакомы, потому что тот, другой, как только его увидел, так сразу улыбнулся, подошел и обнял его за плечи. И начали они болтать, а потом я увидел, что он тому, другому пару раз на меня показал. А как они закончили, пожали руки, поцеловали друг друга крестообразно три раза, а потом тот другой, высокий, подошел ко мне, протянул и мне руку и сказал: Ваня, мэн гуд дил фор ю! Я тогда только одно сенкью и знал, ну, то есть, это я ему и сказал, а пока я пытался понять, на что это я согласился, Аргирис мне знак сделал, что пора идти.