Прежде чем сесть в шлюпку, обер-лейтенант взглянул на часы: до окончания перемирия оставалось пятнадцать минут. Он предупредил фрегаттен-капитана, что время на исходе, но тот резко обронил:
– Вы получили задание, обер-лейтенант, у вас теперь свой отряд. Позаботьтесь о нем.
– Есть позаботиться! Кстати, англичанин уже занервничал. Смотрите, он медленно приближается к нам!
– Понял, что мы решили потопить корабль, чтобы не достался ему, а людей высаживаем на берег.
– Старому пропойце Бредгоуну такой поворот событий явно не по душе.
– Постарайтесь договориться с чилийцами, чтобы они не обижали наших моряков, а со временем позволили всем нам объединиться в одном лагере.
– Будет выполнено, господин фрегаттен-капитан, – козырнул Канарис, но, подумав, что командир может решиться на самоубийство, сказал: – Только помните, что германскому флоту мы еще понадобимся. Опытные моряки всегда оставались в цене.
– Я не из тех, кто в подобных ситуациях спешит воспользоваться личным оружием, – отлично понял причину его обеспокоенности фон Келлер. – Там, на отмели, мы какое-то время будем скрыты от глаз британских бомбардиров, поэтому поторопите чилийцев, чтобы они еще раз подошли со своими катерами к крейсеру. Впрочем, я постараюсь выбросить его так, чтобы команда могла спасаться самостоятельно, почти вброд.
А едва эта до предела перегруженная спасательная флотилия направилась к острову, он приказал открыть огонь из всех орудий и медленно двигаться в сторону прибрежных скал.
Уже стоя на высоком островном плато, Канарис видел, как артиллеристы «Дрездена» тучно накрыли снарядами слишком приблизившегося к ним англичанина. Бредгоун, конечно же, ответил залпом своих орудий, однако чувствовалось, что его бомбардиры к подобному повороту сценария дуэли готовы не были. Лишь после третьего залпа один снаряд все же угодил в «германца». Но к тому времени «Глазго» успел получить серьезные повреждения и начал основательно дымить.
Поняв, что дальнейшее преследование бессмысленно и крайне опасно, «старый пропойца» постарался как можно скорее увести свой корабль из зоны видимости вражеских бомбардиров. Наверное, германские артиллеристы восприняли его отход с ликованием, как свою последнюю победу.
Тем временем Канарис вновь обратил взор на «Дрезден». Крейсер тоже дымил и, похоже, плохо слушался руля, однако его артиллеристы продолжали осыпать снарядами отходящего и все слабее огрызающегося англичанина, которому боеприпасы еще могли ох как понадобиться.
25
Несмотря на поздний час, Мюллер решил немедленно сообщить фюреру об очень важной находке своих сотрудников. Возможно, он и не торопился бы с этим докладом, если бы не странная реакция на появление дневников Канариса рейхсфюрера СС Гиммлера. Когда шеф гестапо уведомил командующего войсками СС о своей находке, тот сначала принялся тщательно выяснять, где, кто и при каких обстоятельствах обнаружил записки адмирала; когда же, теряя терпение и все больше раздражаясь, «гестаповский мельник» ответил на все его уточняющие вопросы, с деланным безразличием спросил:
– А что такого особого можно найти в дневнике обер-разведчика, чтобы признать его врагом рейха?
– Там содержится немало сведений, способных решительно изобличить Канариса.
– В сорок третьем вы уже пытались изобличать адмирала, но, позволю себе напомнить, фюрер вам не поверил. Категорически не поверил.
– Он не поверил выдвинутому против Канариса обвинению, – как можно тактичнее уточнил Мюллер. – Поскольку его покрытые разведывательными тайнами действия требовали более тщательного расследования.
– Гитлер не поверил, что Канарис может оказаться предателем, – еще настойчивее произнес Гиммлер. – О скверности характера адмирала – да, фюреру известно было. Но когда вы стали подводить его под приговор Народного суда…
– Прошу прощения, рейхсфюрер, но в то время расследованием дела Канариса, как известно, занималась в основном служба безопасности СС, как, впрочем, и подавлением заговора, созревавшего в штабе армии резерва. Это Скорцени со своими людьми кроваво прореживал ряды штабистов генерала Фромма – а он принадлежит к СД, а не к гестапо.
– В феврале нынешнего года кое-кто тоже ожидал, что Канарис окажется на скамье подсудимых, – словно бы не слышал его доводов Гиммлер, – однако фюрер лишь ограничился чем-то вроде домашнего ареста, приказал поместить его в замок Лауэнштейн, лишь на какое-то время запретив покидать пределы этого «монастыря» и общаться с посторонними лицами.
– Согласен, все происходило именно так, – хрипловато проворчал Мюллер, осознавая, что рейхсфюрер уводит его от сути разговора, от существа самого вопроса.
– Затем вдруг последовало тихое увольнение в запас, а когда все решили, что с адмиралом покончено, фюрер неожиданно назначает его начальником штаба по торговой и экономической войне при Верховном главнокомандующем.