Гибель адмирала Канариса

Канарис угрюмо помолчал и более чем сдержанно произнес:

– По крайней мере, пытаюсь понять.

17

Фрегаттен-капитан приказал спустить шлюпку, но прежде чем позволить Канарису сесть в нее, подошел и, немного помявшись, извиняющимся, некстати осевшим голосом проговорил:

– Я знаю, что вы проявляете недюжинные способности в дипломатии…

– Вы уже говорили мне об этом, господин фрегаттен-капитан.

– Однако не уверен, что на этой ржавой посудине найдется человек, способный оценить ваши способности. Понимаете, к чему я клоню?

– Попытаюсь быть предельно убедительным.

– Трудно предположить, как сложатся ваши переговоры, зато совершенно нетрудно понять, что чилийцы попытаются арестовать вас, чтобы допросить, или использовать в виде заложника.

– Стоит ли гадать?

– Не гадать, а предвидеть, – сухо уточнил Келлер. – Понимаете, к чему я клоню?

– Через несколько минут все прояснится, – беззаботно успокоил его Канарис.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы оказались в их руках, обер-лейтенант.

– В таком случае наши желания сходятся.

– Вы не поняли меня, обер-лейтенант, – голос командира крейсера становился все жестче и жестче. – Я хотел сказать, что было бы крайне нежелательно, чтобы вы оказались в их руках. Крайне нежелательно, понимаете, к чему я клоню?

– Французы в таких случаях успокаивают себя: «На войне как на войне!»

– Мне плевать на то, что по данному поводу думают французы, – хрипловато проговорил фон Келлер. Он никогда не скрывал своего презрительного отношения к представителям всех наций, кроме германской. Порой Канарису казалось, что этой странной брезгливости по отношению ко всем инородцам барон подвержен от рождения. – Вы в принципе не должны оказаться в руках этого дона, как его там…

– Постараюсь.

– Да уж потрудитесь! – сейчас командир крейсера говорил таким раздражительным, агрессивным тоном, словно подозревал, что обер-лейтенант сам намерен предложить себя чилийцам в качестве заложника или пленного. – Иначе придется топить катер аборигенов вместе с вами. Вы ведь понимаете, что это совершенно недопустимо – чтобы вы предстали перед чилийской контрразведкой, а то и перед правосудием?

Они встретились взглядами, и Канарис понимающе кивнул.

– Установка ясна, господин фрегаттен-капитан. Я найду способ уйти.

– То есть сумеете бежать? – скептически уточнил командир крейсера, решив, что обер-лейтенант опять не понял его намека.

– Я сказал именно то, что сказал, господин фрегаттен-капитан: «уйти», – не стал на сей раз деликатничать с ним Канарис. – То ли от чилийских пограничников, то ли из жизни.

– Вот это уже решение истинно германского офицера, – похвалил его командир «Дрездена».

– Для меня это высшая похвала, – искренне, без малейшего налета иронии, молвил обер-лейтенант.

– И дай-то Бог, чтобы… Словом, вы понимаете, к чему я клоню.

Отходя на шлюпке, Канарис захватил с собой только бутылку французского коньяку и коробку гаванских сигар из запасов командира. В успехе он не сомневался, а вот настроение фрегаттен-капитана ему решительно не нравилось. Единственное, чего он опасался, – чтобы командир крейсера не приказал открыть огонь еще до того, как с катера сообщат, что его офицер арестован.

И расчет обер-лейтенанта оказался точным: еще недавно этот катер был всего лишь обычной рыбацкой шхуной, и теперь его командир и владелец чувствовал себя польщенным тем, что командир мощного боевого корабля прислал к нему офицера-парламентера. Это сразу же настроило его на великодушный лад. К тому же Канарис довольно быстро сумел определить главную цель командира сторожевика: этот сорокалетний разбитной моряк, потомок какого-то испанского идальго и настоящий морской бродяга по совместительству, хотел всего лишь одного: чтобы германцы отказались от захода в бухту, на берегу которой располагался его родной рыбацкий поселок.

Канарис попытался объяснить, в каком сложном положении оказалась команда крейсера, и заверить, что она не собирается ни нападать на поселок, ни причинять какие-либо неудобства его жителям. Наоборот, многие рыбаки смогут немного подработать, продавая морякам вино и всевозможные продукты. Однако на дона Нордино, в пропахшей рыбой и водорослями каюте которого они пытались договориться, эти его доводы никакого впечатления не производили.

– В поселке всего лишь четыре сотни жителей, – мрачно просветил Канариса «дон капитан Нордино», как он себя величал. – И очень мало ружей. Поэтому мы хотим жить в мире.

– Разве вам кто-либо угрожает?

– Уже трижды на нас нападали пираты, обосновавшиеся на лесистом острове в десяти милях отсюда.

– Господи, откуда здесь взяться пиратам?! – артистично удивился Канарис.

– В основном это моряки с какого-то затонувшего неподалеку колумбийского судна, к которым присоединились группа беглых чилийских каторжников и несколько непонятно как оказавшихся здесь аргентинцев. В стычках с ними мы потеряли шестерых жителей, в том числе двух молодых женщин, которых эти бандиты похитили. Только поэтому мы сами уговорили пограничного начальника нашего края превратить шхуну «Темуко», названую так по названию поселка, в сторожевой корабль.