Гибель адмирала

Прозренье сделало вдруг понятными всех этих женщин, вернее, понятным то, что соединяло их в его воображении. Самые разные — они вдруг сошлись в одно (нет, Танечки там не было)… Разве гулящие? Россия это. Истерзанная, беззащитная, молящая о сострадании, умирающая…

Россия.

…Вы ударьте-ка в громкий колокол,
Разбудите-ка родна батюшку.
Ты приди, приди, родименький
На мою горьку-горьку свадебку…

…Вы разбейте-ка гробову доску.

Разбудите-ка родну матушку, ох!
Уж ты встань, ты встань, родимая,
Погляди-ка на свое дитятко.
Наряжать меня есть кому, сироту,
Пожалеть меня ан некому… ох!..

Теперь и наряжать некому. Отступились от России ее же сыны. Другой бог у них. У того бога в одной руке нож, с которого скапывает кровь, а в другой — книжица с перечислением выгод от отступничества и отказа от всей тысячи лет России…

Я писал эти главки, когда даже просто фотографию Троцкого или других деятелей революции, объявленных врагами, увидеть было невозможно. К примеру, маленький портрет Троцкого (его выступление на митинге) я привез из Парижа, привез тайком — вырезал из журнала (когда выступал на турнире сильнейших атлетов мира в мае 1962 г. в цирке Медрано). Если бы вырезку обнаружили или она невзначай попала кому-нибудь на глаза (кроме, разумеется, моего тренера, с которым меня связывает дружба и доныне, даже больше, нежели дружба, — глубочайшая привязанность, а ведь за нами тогда доглядывали, и как! — ни одна поездка без надсмотрщика с Лубянки), моя спортивная карьера, да и не только она, пресеклась бы мгновенно.

Из поездок за границу в те годы (а это только чемпионаты мира, Европы, беспощадные гладиаторские поединки в различных турнирах) я привез немало ценных книг — на поясе, под ремнем и рубашкой. Они — в моей библиотеке, я вижу их каждый день, и мы радуемся друг другу. Мы-то не предали друг друга, свое дело сделали. Будет моя книга или не будет, а мы не предали друг друга. Только они, мои книги, знают все, что было, как тяжко и мучительно давался каждый шаг к истине, как расточительно горели дни, каким тугим ошейником схватывало одиночество и как, слабея порой, я все же делал новый шаг, — и только вы, мои друзья, не предавали меня, только вы и моя вера…

Жесты у товарища Чудновского резкие, определенные. Походка, что называется, четкая. Весь человек здесь — нет в нем рыхлости воли. Для таких дел заряд!..

Стоит у окна и отряхивает кожанку: чертова перхоть. Нет времени за собой доглядывать. Башка колом стоит от грязи, а от недосыпов — вроде и во всю комнату, бухает в ней разное, аж не по себе. Решил в первый же более или менее свободный часок махнуть в тюрьму — пущай брадобрей (Цыганков, кажись, его фамилия) освободит от куделей — на кой ляд ему! Пусть башка как бильярдный шар, зато ни вшей, ни грязи, ни беспорядка с прической. Прямой выигрыш. Где тут досуг для намываний и гребешков? Он же Семен Чудновский, а не Жоржик из салона мод…

Наледь на окнах ужалась к самым переплетам рам, видать далече: потеплело. За овражком, где Ушаковка (и Ангара), краем проглядывает простынно-снежное раздолье. Прикрыл глаза ладонью: ранит свет.

Слух прошел, помер Шурка Косухин. В Казани сняли с поезда — и не дышал. Если так, еще один боевой товарищ сложил голову…

Классовая слепота Правителя и после отстранения его от дел земных нет-нет, а займет воображение. Разыгрывал его высокопревосходительство патриота. Германия топтала Россию! Да разве не ясно: войну сочинили капиталистические воротилы всех государств. Антанта растравила Германию, Германия — Антанту. Вина России не меньше, чем Германии. В нашествии немцев виновен и русский империализм, но уж никак не мы, большевики. Что Ленин еще в Циммервальде и Кинтале внушал? С ним на заявление пошли Хеглунд, Нерман и Винтер в Циммервальде, а вот в Кинтале… Тьфу, имена… и не выговоришь… Он так и не припомнил фамилий тех, кто пошел за Лениным. Наказал себе вечером полистать книги и установить данный факт. Зато само расправилось в памяти имя: Фридрих Адлер[137]— революционер, на какой акт пошел!..

Марксизм и Ленин все высветили и сделали понятным.

Колчак рисовался теперь товарищу Чудновскому крохотным, убогим человечком, этаким трепачом, неспособным свести концы с концами. Сволочь беззубая!

Обречены историей — здесь Маркс и Ленин дают исчерпывающие объяснения. Поэтому и нырнул Правитель в прорубь, точнее, в Ангару, оплеванным и опозоренным навек… Пожевывает папиросу, сплевывает вязкую слюну в урну, дела наперед прикидывает и все припоминает разговоры с адмиралом — до наивности убоги доводы, и не поверишь, будто образованный человек, даже ученый. Шелуха все их знания, не рисуют картины мира. В новой школе марксизм займет самое почетное место.