Гибель богов

- Мне-то? - Метляев приостановился на пороге. - Да я что хочешь достану. - И весело хлопнул дверью.

Когда за окном исчез его модный тонкий силуэт, Иннокентий Григорьев усмехнулся:

- На мое место метит. Думает, что так близко. Думает, ежели директор взъелся, на минутку замахнулся, уже все... Иннокентии не такие! Их голыми руками не возьмешь!

- Не понял он, Иннокентий, что артельная каша-то лучше, когда подвоху нету, - отозвалась Клавка.

- Тьма он кромешная, хошь и в желтых носках топает.

- В старину здесь бы ему это так не спустили. По уши в долгах, а лезить на раздор.

- Уймем! - пообещал Иннокентий Григорьев. Мужик он был жилистый, весь налитый силой и злостью. На щеках у него заходили желваки.

Пока Григорьев между слов обещался стереть с лица земли всякого, кто у него поперек горла станет и власть его попытается бригадирскую захватить, пока Клавка дважды взглядывала на Сашку, растомленного и дорогой длинной, и новыми впечатлениями, пока она в третий раз остановилась в каком-то радостном испуге на его красивом лице, а он в это время, вспомнив солдатские свои замашки глядеть на женщин не сверху вниз, а наоборот, начинать щупать их с самых полных ног, вперся осоловело куда-то в сторону квадратов юбки и нейлоновых новых чулок, пришел Метляев с Семеном Мокрушиным, могучим, бородатым мужиком с всклоченными черными, как у цыгана, волосами, в большой одной руке он держал новенький баян, который расстегнулся и хрипел при каждом неловком движении его хозяина.

- Кто тут играет? - густым басом спросил Мокрушин, как оказалось потом, из одной с этими дружками лесорубной бригады. - На, играй! Мокрушин передал баян, а сам стал на колени и завопил: - Осподи, осподи! Ишо одного дурака к Клавке прибиваешь! Избавь его, всевышний, от земных грехов. С такой-то стервой разве в первую ночь не согрешишь?

Все захохотали, а Клавка, искренне тоже смеясь, стала рядом с Семеном на колени.

- И чего же нам остается, Сеня, коль другие нас не голубят? - Она ласково глядела на волосатого богатыря.

- Сгинь, сгинь! - деланно замахал он руками.

- А коль не сгину? На шею повешусь?

- Сгинь, душа из тебя вон!

Сашка, наблюдавший за этой сценой молча, так и не понял, шутят ли они или между ними что-то давно идет. В нем зарождалась ревность и вместе с тем какое-то навязчивое чувство томности, желания. Он до прихода этого могучего мужика с большим лбом и медными умными глазами уже принял Клавку в свое сердце, она ему все больше и больше нравилась. Теперь, когда она так искренне глядела на Мокрушина, когда все ее существо открыто стремилось к нему, Сашка понял, что он поспешил отдавать себя ей, этому дому, всему, что вокруг тут существует. И Клавка стала ему сразу намного дороже. Он уже не хотел отдавать ее никому. Тем более, Мокрушину. "Пого-одишь! - процедил он слово, не понятое другими. - Еще не вечер... Коль уж мы пришли - позвольте!"

Он взял баян и какой ни на есть был из него игрок, мягко пригнулся к холодному перламутру, теперь дотрагивался к нему разгоряченной щекой.

7

Что ни город, то норов, - шептал Сашка три дня спустя, орудуя топором на веселом пригорке, взятом первой желтоватой травкой. По речке Сур, присоединившись к еще одному члену бригады, двадцативосьмилетнему Вадиму Гладуну, привез Сашка березовых шестов две вязанки и взялся сооружать скамейки.

Признаться, взялся он за это без всякой большой идеи - просто не мог сидеть без дела. Все это время у него была под рукой работа: переколол уйму Клавкиных дров, наносил в дом две бочки воды, отремонтировал умывальник, привел в порядок сортир, поправил крышу... И вот Гладун, медлительный, с виду флегматичный и равнодушный мужик пригласил его прошвырнуться к зачинающейся неподалеку тайге: "Ты ведь еще не видал здешних мест. Это - хорошо-о!" Сашка выпросил у Метляева веревку, поехал не только все поглядеть праздно, а и срубить пару лесин, чтобы соорудить хотя бы рядом с домом скамеечку.

Когда он возвратился и сделал эту скамеечку, ему захотелось из оставшихся нарубленных жердей сотворить скамеечку на бугорочке, бугорочек этот выпирался над селом. Чё сидеть-то на траве, когда можно, как маршалу, закинув руки, посидеть и подумать?

Он старательно прилаживал палочка к палочке, чурочка к чурочке, обходясь без гвоздей, как его предки - умелые белодеревщики. Он знал многое: затесывал шипом конец бревна, соединял с таким же концом другого бревна и связывал их в венец - это, чтобы бросали окурки в такой колодец; он мог рубить в лапу, рубить в угол, и потому скамейка вырисовывалась здесь, на подтаившем бугорочке, отменная. Местность была приметная красиво, одним словом, внизу, в ложбиночке стояли две карликовые елочки, лапы их были еще покрыты снегом, ничего, отойдут от снега, будешь глядеть на зеленое деревце и наслаждаться. Метляев все такой же праздничный и нахальный, прийдя поглядеть на Сашкину работу, сказал со значением:

- Живописный ландшафт. - И после молчания спросил: - Как думаешь, когда мы двинем к этой лагуне?

- Ты что имеешь в виду?