Гибель дракона

— Всех расстреляли?

— Никак нет, господин профессор. Трое ранено. Сейчас в камерах.

— Не давать пищи пять суток. Ран не лечить. Это произведет впечатление, — Исии наморщил брови. — Опять русские?

— Русские, — сердито ответил Кавасима, ощупывая голову. — Опять русские. Невоспитанный народ. Темная раса. Мало того, что «бревна» скованы. Нужно предварительно связывать.

Жестом отпустив Кавасиму, Исии задумался.

Он стоял на пороге великих открытий. С трудом налаженное дело начинало приносить плоды. Понадобились влияние барона Ивасаки и императорский указ, чтобы был выстроен этот городок вместо маленькой лаборатории на окраине Токио. Пройдут еще год или два — и мир во власти Исии. Он может убить все живое!

Исии поправил очки. Докладная записка о положении дел в отряде еще не закончена. Телеграмма барона Ивасаки торопила. Не отрываясь от бумаги, Исии писал до вечера. Когда стало совсем темно, профессор вызвал научного сотрудника Мимату, молодого, подающего надежды, врача, и приказал завтра же выехать в район военных действий на Тихий океан для исследования свойств крови американских солдат, иммунитета к заразным болезням.

Начинался первый этап бактериологической войны. Видимо, Россия стоит на второй очереди. Что же, император знает больше скромного генерала медицинской службы.

Опытные культиваторы выращивают первую партию зараженных чумой блох. На очереди — мухи. Десятки видов их бьются о стеклянные стенки баночек. Свет включен.

Исии, сняв очки, склонился над микроскопом.

51

Демченко умирал. Пули пробили легкие. В уголках рта запеклись сгустки крови. Избитые заключенные камеры номер сорок четыре собрались вокруг умирающего, тревожно прислушиваясь к его надсадному, хриплому дыханию. Люди молчали, избегая смотреть друг другу в глаза.

— Друзья... — неожиданно шепнул Демченко. — Я, кажется, умираю, — он обвел склоненные лица спокойным взглядом. — Меня взяли в плен тяжелораненого на сопке Безымянная. В районе станции Дежнево... Я ничего не сказал... Меня пытали. Секли плетьми. Вешали на дыбу. В лагере Хогоин. Поручик Ямагиси... зверь, — он привстал. Кровь черной струйкой потекла изо рта. — Я ничего не сказал! — повторил он громко и хрипло, падая на солому. — Кто доживет — передайте. Солдат Советской Армии Василий Демченко умер... Но не сдался.

— Умер, сдавайся нет... — горестно прошептал У Дян-син.

— Умер, но не сдался, — повторил Петровский, еле шевеля разбитыми, окровавленными губами:

— Умер. Не сдался, — Цзюн Мин-ци заплакал.

— Доживу — скажу, — произнес человек без имени, встав на колено. Он шатался. Разбитая, в струпьях голова его никла.

— Я передам. Если доживу.

Упрямо сжав губы, Лиза не плакала. Словно горячий камень, на сердце лежала ненависть. Эта ненависть придавала новые, невиданные силы. Лиза хотела жить, как жил Демченко — единственный человек с той стороны, где люди стали другими: сильными и смелыми.

Слёз больше не было.

52

На девятые сутки Михаил дошел до землянок, в которых ютились партизаны.

Отряд Сан Фу-чина жил на границе одного из освобожденных районов Хингана, охраняя жизнь десятка деревень. Это были бедные деревни. Чумиза на каменной почве приносила плохие урожаи, и партизаны вместо того, чтобы просить помощи у крестьян, сами помогали им, чем могли. Деревни были и тылом, и главным резервом партизан. Во время сильных затяжных боев все население бралось за оружие. Правда, случалось это редко. Еще ни разу японцы не добились даже маленького успеха, хотя после каждой экспедиции объявляли о полном «уничтожении партизан».

Михаила накормили. Впервые за эти трудные дни он уснул спокойно, под крышей, и проснулся только к вечеру следующего дня, бодрый и голодный.

Сидя на солнцепеке, люди чинили одежду, чистили оружие. Или просто лежали, изредка перебрасываясь фразами на том китайско-русско-татарском диалекте, который в Маньчжурии понимает подавляющее большинство населения. В этот вечер Михаил долго рассказывал о Хайларе. Бывшие жители Хайлара вспоминали знакомых. Знакомых, потому что семей и родных у них уже не было: японцы не оставляли на свободе никого, кто хоть как-то связан с партизанами. Повидать командира отряда Михаилу не удалось: тот с тремя партизанами ушел в разведку.

Каждая потерянная в бездействии минута казалась теперь Михаилу вечностью, он не находил себе места. Пожилой китаец, одетый в промасленный ватник и такие же шаровары, заправленные в стоптанные сапоги, заметил его смятение, подошел, положил руку ему на плечо:

— Меня зовут Шин Чи-бао. О чем тоскуешь, Мишка?