Гибель дракона

Лицо китайца, умное, с искрами смеха в прищуренных глазах, сразу понравилось Михаилу. Вспомнился старый Ли Чан, сидящий на корточках с трубкой в зубах. И опять испытал Михаил чувство внезапного доверия. Любовь к Лизе переполняла его душу, он не мог молчать. И снова, как вчера, его окружили все, внимательно слушая его прерывистый рассказ. Лица партизан были строги, словно они собрались на суд. Когда Михаил выговорился, молчаливые взоры партизан обратились к Шин Чи-бао. А тот, будто не замечая этих взглядов, старательно раскуривал коротенькую трубку, отпугивая комаров густыми облаками дыма.

— Плохо дело, — произнес он, пряча трубку в карман ватника. — Жалко тебя, Мишка. Ох, жалко.

— Помоги! — вскочил на ноги Михаил. Встал и Шин Чи-бао.

— Ты молодой парень, Мишка. Горячий. Буду говорить — много думай, мало отвечай. Злиться захочешь — считай до ста. Потом говори, — Шин Чи-бао улыбнулся. — Понял?

— Понял, — как во сне ответил Зотов.

— Сколько нас? — спросил Шин Чи-бао, оглядывая партизан. — Триста, двести? Может быть... Мы сильны ненавистью. Ты зачем пришел к нам?

— Я сказал. Они увели мою Лизу...

— Ты пришел к нам как брат, и мы приняли тебя как братья. У всех — смотри на них — у всех нет семей. Чжао! — В круг шагнул согнутый годами, но еще бодрый старик. — Где твоя семья?

— Помирай. Старуха с голоду, — он считал по пальцам, — три сына на жертвенных работах, семь внуков японец взял — в тюрьме, помирай внуки. За каждого буду убивать японца десять штук, — он смотрел в глаза Шин Чи-бао спокойно и открыто. Длинная домотканная рубаха Чжао, подпоясанная пулеметной лентой, была в заплатках. Потрепанная японская шапка прикрывала голову. Рваные башмаки на деревянной подошве перевязаны тонкими ремешками.

— Иди, брат — отпустил его Шин Чи-бао. — Он потерял все. Жизнь его прожита даром. Мы говорим: тот бессмертен, кто родил детей. Кто отнял их у старика?

— Японцы! — вместе со всеми ответил Михаил и вздрогнул: таким мощным показался ему собственный голос.

— Трофим! — негромко позвал Шин Чи-бао, и рядом с Михаилом стал крепкий паренек в потрепанной городской одежде. Поверх пиджака висел маузер в деревянной кобуре, на фуражке алела красная лента. — Почему ты здесь?

— Мать и отца убили японцы. Они искали золото. А у нас нечего было есть. Моего сына закололи штыком, а жену... — голос его прервался, словно что-то внезапно застряло в горле.

— Говори! — приказал Шин Чи-бао, и Михаил увидел: в глазах его вовсе нет веселых искорок. Взгляд Шин Чи-бао суров и гневен, будто он видит все, о чем рассказывают сейчас партизаны, чье горе захлестывало и Михаила.

— ...изнасиловали и утопили в колодце, — закрыв глаза, проговорил Трофим.

И его отпустил Шин Чи-бао, уже не спросив, кто виноват в гибели семьи. Михаил с ужасом ждал, что вот сейчас выйдет третий со своим горем, от которого будет некуда деться, и он не выдержит, разрыдается, как ребенок.

— Это двое последних, брат, — голос Шин Чи-бао дрогнул. — Они пришли перед тобой. Другие тоже расскажут тебе, почему они здесь. Нельзя спастись от несчастья в одиночку. Один, даже самый сильный, пропадет, если не будет верить в людей. Бороться надо вместе с людьми. Придет час, когда мы отплатим сполна за семьи китайцев, русских, татар, маньчжур. Придет час, мы освободим нашу Родину. И если ты, Михаил, хочешь спасти свою невесту и забываешь народ, — голос Шин Чи-бао сделался строгим, — то скажи нам об этом сразу.

Михаил опустил голову. «В одном только Хайларе, — думал он, — японцев тысячи. Партизан — сотни. Что делать?.. Да, надо проститься с Лизой... не навсегда, нет! Надежда в его сердце была отныне горячее, чем в начале пути на Хинган. Может быть, через неделю... через месяц... через полгода... Если бы он не видел разоренные деревни, истощенных людей, тоску в детских голодных глазах, если бы не поел горьковатой чумизы в бедняцкой хижине, он, может быть, думал об одной Лизе, может быть, обиделся бы на суровость этих людей. Но теперь он понял: их горе неизмерима больше его потери, это горе целого народа».

Шин Чи-бао смотрел на Михаила. «Совсем скоро, — думал он, — из этого паренька выйдет пулеметчик — вторым номером к Трофиму, или, может быть, разведчик, минер, снайпер». Шин Чи-бао видел много людей на своем веку. Если человек перенес тяжесть пути и увидел цель, он навсегда останется ей верен. Может быть, уйдет Мишка. Но подумает и вернется. Сам Шин Чи-бао жил в лесах давно, с той поры, как японцы пришли в Маньчжурию. Начали они втроем — три члена Коммунистической партии Китая. Он, Сан Фу-чин и Чы Де-эне... Где он, Чы Де-эне? Что с ним? Горяча, как кровь, и пряма, как полет стрелы, была его жизнь. Где-то он теперь — друг, соратник, товарищ?..

— Я останусь, — сказал Михаил и выпрямился.

— Мы верим тебе, — ответил Шин Чи-бао и обнял нового партизана.

53