Гибель гранулемы

Она, верно, догадывалась, что он хочет сказать, и сделала слабую попытку помешать ему.

— Не надо, прошу тебя…

— Нет, — упрямо покачал головой Павел. — Я скажу.

Вдруг почувствовав, что его покидает храбрость и не желая пасовать в последнюю секунду, взял ее голову обеими руками и тяжело произнес, будто выталкивал слова изо рта:

— Как же, Анна? Ведь я хочу на тебе жениться…

Смутился, забормотал:

— Я не так, не для дурости, а чтоб все хорошо.

Анна смотрела ему прямо в глаза, не мигая, и Павлу показалось, что горят они в этот миг от странного чувства, похожего и на радость и на отчаяние одновременно.

Ничего не сказав, она совершенно неожиданно кулем упала на скамейку и, уткнув голову в колени, заплакала по-бабьи, навзрыд. Косынка сбилась на шею, и волосы тяжелой волной плеснули ей на колени.

Павел потоптался в полной растерянности, погладил ее по волосам и, вдруг подняв на руки, стал целовать Анну в разметавшиеся волосы. Они пахли ароматом хвойного мыла, дешевых духов и еще чем-то совсем незнакомым, верно — просто запахом чистых волос.

Трезвея, Павел почувствовал, как Анна на одно мгновенье сильно прижалась к нему, но уже в следующую секунду, резко толкнув его в грудь, встала на ноги.

— Я сяду, Павел. И ты тоже. У меня уже нет сил.

Погрызла кончик косынки, подняла на Павла покрасневшие глаза, сказала хрипло:

— Мне нельзя…

— Глупости! — бездумно выпалил Абатурин. — Как нельзя? У тебя же нет мужа.

Она отвернулась в сторону:

— И не будет…

— Вот и ерунда, — замахал он руками, считая, что Анна просто растерялась, и так, верно, бывает с каждой девушкой в ее положении. — Почему не будет?

Вакорина встала со скамейки, отошла в сторону, не обращая внимания на дождь:

— Я больна… Ты мог об этом догадаться…

Раскрыла дрожащими пальцами сумочку, достала платочек:

— У меня туберкулез, Абатурин.

И добавила, не поднимая взгляда:

— Я должна была сказать тебе об этом раньше.

Она вытирала платочком слезы, а они снова набегали ей на глаза и вместе с дождинками скатывались по щекам.

— Ты больше не приходи ко мне, слышишь? Ни к чему. Мне не нужна благотворительность. Не приходи.

Павел посмотрел на нее пристально, спросил:

— Ты придумала, чтоб освободиться от меня? Я не тот, кто тебе нужен?

— Нет, я больна…

Было заметно, что ей стало легче после признания.

Павел молчал несколько секунд, точно пытался себя уверить в том, что Анна говорит правду, и не мог. Наконец пожал плечами и внезапно повеселел:

— Ну и что? Я тебя живо вылечу, Анна. Поцелуями. Вот увидишь.

— Поцелуями… Ты плохо знаешь эту болезнь. Не понимаешь, что говоришь.

— Я уже вышел из пионерского возраста, Анна.

— Ты поймешь потом, когда будешь не так… — она замялась, подыскивая слово, — не так взволнован. Мы больше не будем встречаться. Проводи меня, Павел.

Они вышли на проспект. Вакорина ступала неровно, не глядела на спутника, спотыкалась.

— Постой, — взял он ее за руку, когда она стала заметно задыхаться. — Так нельзя.

Ей показалось, что он сказал эти слова равнодушно, совсем не так, как прежде, и продолжала упрямо идти, чтобы он не заметил сильно участившегося дыхания. «Вот и все…»

У крыльца своего дома слабо пожала ему руку, сказала:

— Не приходи… Если бы еще любовь… Но я не люблю тебя, Павел… Мне было приятно с тобой, но… не люблю…

Павел резко дернул головой, но, встретив взгляд заплаканных глаз Анны, сказал сухо:

— Не ври. Ты не станешь гулять, не любя.

Взял ее за руки, погладил сжатые кулачки:

— Я очень похож на прохвоста?

— Нет, совсем не похож, — растерялась она.

— Я буду завтра у драмтеатра в восемь.

Абатурин медленно шел к трамвайной остановке, в возбуждении о чем-то вполголоса беседовал с собой, и редкие прохожие оборачивались ему вслед.

Им владели путанные отрывочные чувства. Он вспомнил теперь, разумеется, странности в поведении Анны: пропущенные ею свидания, внезапные страхи, посещения больницы, ее оглядки и отказ даже поесть в ресторане, упорное нежелание Вакориной, чтобы он поцеловал ее. У Анны, без сомнения, нет ни мужа, ни жениха, никого, кроме него, Павла. Абатурин не слепой: она любит его, а эта придуманная фраза «Я не люблю тебя, Павел… Просто приятно с тобой» — это ложь, это, чтоб легче расставаться.

Да, она сказала правду: больна.

Что же теперь делать? «Не знаю, но я не отпущу ее от себя».

Он был совершенно расстроен, но вместе с тем ощутил какую-то странную, неясную облегченность души, какой-то удивительный вздох всего тела, будто выплыл из морского тумана, к пустому, скалистому, но все-таки берегу.

«Что такое, чему я радуюсь?».

Он вяло размышлял над этим, не замечая трамвайной толкотни и шума. И совсем внезапно усмехнулся, догадавшись.

Вот же в чем дело: он просто боялся, что у нее все-таки кто-то есть. Могла же она поссориться с тем, другим, или он уехал в долгую командировку, или служит в армии. Значит, никого нет. Между Анной и Павлом — только болезнь. Это серьезно, но ведь не катастрофа.

Абатурин подходил уже к общежитию, когда вспомнил, что сегодня пил, и товарищи заметят его состояние. Кузякин молча покачает головой и ухмыльнется: одно дело пунктики вырабатывать и совсем другое — жизнь.