Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Я надеялся, что умру сегодня. А теперь даже не знаю, что делать. Влачить жалкое существование, а потом сдохнуть в какой-нибудь канаве? Не знаю… Жить — больно, умирать — страшно. А ты?

— Мне нужно найти Шейру. Восстановить Отерхейн.

— Твоя дикарка пропала?

— Я едва не оказался на твоем месте. Едва не убил ее. В бреду принял за тебя. Она испугалась и сбежала.

— Ужасно… — безучастным голосом откликнулся Аданэй.

— Я тогда будто обезумел.

— А теперь нет?

Элимер помолчал, прислушиваясь к себе, и ответил:

— Вроде нет, — и неожиданно добавил: — Знаешь, когда-то я постоянно мечтал об одном: как ты умоляешь меня о смерти, а я смеюсь.

— Твоя мечта сбылась.

— Только отчего-то мне не смешно, — горько усмехнулся Элимер. — Если бы мне кто-нибудь сказал, что однажды мы с тобой заговорим без криков, оскорблений и угроз, я бы не поверил.

— Да. Я тоже, — слабо улыбнулся Аданэй. — Шаазар это не понравится.

— Шаазар?! Что это? Тебе знакомо это слово?

— Да, — осторожно протянул Аданэй. — Я смотрю, тебе тоже?

— Не знаю. Тогда, у Антурина, когда я выздоровел, хотя ту рану все считали смертельной, это слово не давало мне покоя, так и вертелось в голове. Шаазар.

— Это имя.

— Чье?

— Одной могущественной и бессмертной суки. Должно быть, это она помогла тебе выжить. Но можешь ее не благодарить, безумная стерва сделала это для себя. Так же, как помогла мне сокрушить стену Антурина.

— Зачем ей это?

— Вбила себе в голову, что если один из нас убьет другого, то мир рухнет. Бред какой-то.

— То же самое говорил мне Тардин, — прошептал Элимер, — а я ему не поверил.

— А… Ну, тогда не знаю, может и не совсем бред, — вяло пробормотал Аданэй, снова потеряв к беседе интерес и погрузившись в какое-то оцепенение.

— И ты так просто сдаешься? — спросил Элимер.

— Что?.. — он словно не расслышал.

— Ты сдаешься? Даже не попытаешься найти сил для жизни?

— Их нет, этих сил. Совсем. Искать негде… Я не сдаюсь, я уже сдался. Но тебе не понять, ты всегда был сильнее, — и снова умолк и замер, уставившись в опустевшую кружку.

У Элимера внутри происходила страшная борьба. Вот сидел перед ним враг, которого он так долго мечтал уничтожить. Но враг уничтожен и без его вмешательства. Так может, жизнь все-таки справедлива? Она сама все расставила по местам. Можно ликовать, праздновать победу. Только вот ликовать не хотелось, потому что сидел перед ним брат: измученный, раздавленный, сломленный, желающий лишь смерти. Совсем не похожий на того Аданэя, который пленял всех вокруг обаянием — какая-то блеклая тень себя прежнего.

И пришла мысль, что все эти годы, лелея и бережно взращивая детские обиды, он ни разу даже не задумался, через что пришлось пройти Аданэю после их поединка. Он, Элимер, стал кханом, а что пережил его брат? Истекал кровью на грязной дороге, чудом выжил, на долгие годы попал в рабство. К собственным подданным! Потом уже — к илиринцам. И ему приходилось всем кланяться, называть господами. Через какую же бездну унижений прошел законный наследник престола — заносчивый кханади, — прежде чем стать илиринским царем? Ведь наверняка были и плети, и пощечины, и оскорбления и много того, чего Элимеру даже в страшном сне не могло привидеться. И когда Аданэй все это пережил — и не сломался! — после всех этих мучений он получил лишь еще более страшные муки. Что по сравнению со всем этим его собственные, Элимера, застарелые обиды? Ничто, пыль!

Совершенно непрошено возникло воспоминание, давно затерянное в глубинах памяти, а сейчас всплывшее на поверхность: вот мать присела перед ним, маленьким Элимером, что-то проворковала и нежно прижала к себе. А вот Аданэй — улыбчивый ребенок со светлым пушком на голове — подбежал к ней с криком «Мама!». И тут же замер, отстраненный ее рукой и словами: «Мальчик, уйди. Ступай к няньке. Или поиграй где-нибудь».

Удивительно, Элимер и не подозревал, что этот случай сохранился в его памяти. И словно мир перевернулся — горести детства и юности вдруг показались нелепыми. Осторожно, пугливо, с оглядкой, подкралась молчаливая жалость — к поверженному врагу, к изничтоженному брату.

Сам того не ожидая, он протянул руку и потрепал Аданэя за плечо, словно подбадривая. Тот вздрогнул. Элимер поднялся со скамьи и промолвил:

— Желаю тебе выжить, брат. Прощай.

Больной взгляд и тихий голос:

— Прощай, Элимер.

Игры бессмертных — бесконечны

Великая Шаазар злилась. Ведь в тот самый миг, когда жена Аданэя убила свою дочь, бессмертная потеряла шанс уйти вместе с миром. Шаазар даже больше, чем просто злилась. Ей овладела ярость — та слепая, безудержная, беспощадная, которая пробудила в душе инстинкты, заложенные ее создателем. Древняя понимала, что просто так свое бешенство она не уймет, оно было неподвластно даже ей самой. Только кровь, только смерть — чужая кровь и смерть, — сумеют успокоить безумие. Разнести случайную деревню? Убить всех жителей за то, что они могут получить вожделенный дар гибели, недоступный ей, Великой? Или…

* * *