Гибель отложим на завтра. Дилогия

Я знаю, что в Илирине обо мне рассказывают, как о царе Адданэе Проклятом. Вот под этим именем я и веду свои записи. Чтобы узнала обо мне Тэйске. А после моей смерти, возможно, и кто-нибудь еще. Чтобы не канула в небытие горькая история легкомысленного кханади Аданэя, коварного раба Айна и царя Илиринского Адданэя Проклятого. Я только надеюсь, что моя добрая Тэйске не станет презирать меня за то, кем и каким я был. Ибо тот Аданэй давно уже умер. Он умер тогда, в Ночь Тысячи Лезвий. А этот, что пишет сии печальные строки, давно уже другой. И если бы этим двоим довелось бы встретиться сейчас, они вряд ли поняли бы друг друга. Так пусть о покойнике сохранятся хотя бы воспоминания и, кто знает, может, они пронесутся через века, как история того раба-мальчика, столь искусно запечатленная в статуе. Ведь сказано было — рушатся государства, империи обращаются в руины, забываются властители прошлого, но история продолжает жить в легендах и преданиях, которые так любил рассказывать мой несчастный друг Вильдерин. Так пусть же и моя история станет преданием. Преданием о жизни и смерти Адданэя Проклятого — царя Илиринского. А вместе с ним и о многих других, кто имел несчастье его знать, и чьи жизни он столь безвозвратно разрушил и сгубил.

Так вперед! Сквозь стены! Лети, душа! Знаешь ли ты этого мужчину с неизбывной тоской в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай — я расскажу тебе.

Вне времени и пространства

Из-за решетки окна на Божену смотрели круглые, желтые, отвратительные кошачьи глазищи. Сама кошка — серая, облезлая, тощая — будто только что выбралась из мусорного контейнера. И возможно, так оно и было. Как именно мерзкое животное оказалось на карнизе второго этажа, Божена понятия не имела и даже не задавалась этим вопросом. Сидя на кровати, обхватив колени руками и вяло покачиваясь, она бездумно смотрела в эти глаза-плошки и бормотала осипшим голосом:

— Киска, киска… по карнизу не ходи… меня подожди… я с тобой пойду… с карниза упаду…

Так и надо было сделать — упасть с карниза. Этажа этак с десятого. Но раньше духа не хватало, а сейчас — поздно. Тогда казалось, что таблетки и вены — хорошие способы. Казалось… И оба раза — неудача. И вот, теперь она здесь — в лечебнице. Точнее — о в психушке. Повторная попытка… ну и все такое.

Слезы снова потекли по лицу. Сами, независимо от желания. Да и не было его, желания этого. Совсем. Ничего не хотелось: только спать, плакать, потом снова спать. Расчесать волосы? Умыться? Нет… Не хотелось. Все лень. Ничего не хотелось. Спать только… И лучше всего — вечно.

Божена прикрыла глаза, кое-как вытерла слезы и, разлепив припухшие веки, снова уставилась в окно. Серая кошка исчезла. Теперь снова только серое небо. А также серые стены, пол и потолок. А где-то далеко неслись серые машины, ходили серые люди, любили друг друга серой любовью. И убивали тоже серо. Серые мысли. Серая жизнь. Серый мир. И она сама — тоже серая. А когда-то… когда-то была другой. Когда-то писала стихи. И жила в этих стихах. Но потом — вдруг, неожиданно, — все изменилось, и стихи тоже стали серыми. Все-все стало серым.

Тихо, фальшиво, она запела. Или, скорее, прошептала:

«Now there's a look in your eyes
Like black holes in the sky
Shine on, you crazy diamond!»*

И расплакалась. Без причины. Просто так. Снова.

Послышался крик двери, и Божена нехотя обернулась. Ну вот, психосадист пожаловал! Какой-то новый. Сейчас начнет мучить беседами. Будто ей мало таблеток. А еще начнет про картинки, психо-сказочки, дневнички и прочую ерунду. Если бы она и не хотела умереть изначально, то после такого точно возжелала бы.

— Патологоанатом человеческих душ… — проговорила вслух, обращаясь скорее к себе, чем к вошедшему.

— Ну что вы, пани Божена, — раздался густой мужской голос. — Ваша душа не мертва и патологоанатом ей не нужен.

— Пока…

— Она всего лишь заболела.

Божена не смотрела на него, но слышала и чувствовала, как он подошел ближе и встал напротив. Чуть-чуть помолчал и представился.

— Богуслав Камински. Можно просто по имени. Как вы, пани?

— Никак.

Он присел перед ней на корточки и с доверительной ноткой в голосе — этого она больше всего терпеть не могла! — попросил:

— Пожалуйста, посмотрите на меня, пани.

Она нехотя перевела взгляд. Как раз тот случай, когда легче согласиться, чем тратить силы на спор. Обреченно уставилась ему прямо в глаза — пусть терпит.

Уставилась. Секунда проползла улиткой. Проползла. И Божену словно оглушили! Она упала с кровати, губы и пальцы ее задрожали. Она посмотрела на пана Камински. Он посмотрел на нее. Лицо его исказилось в болезненной гримасе узнавания. Он сжал ее ладони в своих. Она подалась ему навстречу. Жадно, словно изголодавшаяся.

И Божене почудилось, будто она слышит далекий шум морских волн, что разбиваются о берег, и ощущает соленые брызги на коже, и слышит запах водорослей и соли — такой родной, такой знакомый.

Они сидели на полу, они прильнули друг к другу. Они молчали. И они говорили: