Гибель Пушкина. 1831–1836

Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а Царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды — где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, Отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнаньи.
Дай срок: тебе такая ж будет участь.
Легко ль, скажи? мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами,
Всё языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры;
Зависим мы от первого холопа,
Которого захочем наказать.
Вот — Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих,
Не смей согнать ленивца! рад не рад,
Корми его, не смей переманить
Работника, не то в приказ холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? а легче ли народу?
Спроси его. Попробуй Самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.

Цит. по «Видок Фиглярин» письма и агентурные записки

Ф. В. Булгарина в III отделение. «Новое литературное обозрение» М., 1998

Н. И. Надеждин «Полтава», поэма Александра Пушкина Фрагменты

Sumite materiam vestris, qui scribitis, aequam Viribus!

Horat «De art poet»

Берите труд всегда не выше сил своих!

Перев<од> А. Ф. Мерзл<якова>

«Говорить правду — потерять дружбу!» — так гласит старинная русская пословица; и ничто не доказывает столько ее справедливости, как повседневные явления литературного нашего мира. Чудное дело! Истинная красота, кажется, одна; и посему все, посвящающие себя ее служению, не должны б ли были составлять единого священного братства, проникаемого и оживотворяемого единым духом любви? Но между тем — какое странное зрелище представляет ныне Парнас наш!.. Сыны благодатного Феба, жрецы кротких Муз — только что не вцепляются друг другу в волосы. Куда ни обернись — везде шум и крик, везде смуты и сплетни, везде свары и брани ‹…›

Незнак<омец>.

Ах! любезные! друзья мои! Для гения не довольно смастерить «Евгения»!

Флюгер<овский>. Понимаю!.. Это старинные возгласы школяров, уличающих Пушкина ничтожностью обработываемых им предметов! — Но и от этого упрека — если только может иметь он какую-нибудь значительность — Пушкин ныне освобождается. Вы, конечно, читали «Полтаву»!..

Незнак<омец> (хладнокровно). Читал.

Флюгер<овский>. И что же?

Незнак<омец>. И — ничего!..

Флюгер<овский>. Как — ничего?.. Не является ли здесь наш поэт достойным соревнователем, или лучше, опасным соперником Байрона?..

Незнак<омец>. Сомневаюсь!.. Да мне кажется, что и сам он едва ли имел намерение входить в состязание с Байроном!.. По крайней мере, он добровольно отказался от удовольствия столкнуться с ним даже в имени поэмы; и, разманив нас «Мазепою», грянул внезапно «Полтавой»!..

Флюгер<овский>. Но это последнее название предпочтено поэтом, вероятно, потому, что оно звучит знакомее и роднее сердцу каждого русского. Полтава есть драгоценнейшее перло в венце славы нашего отечества!.. Одно имя ее пробуждает в нас драгоценнейшие воспоминания…