Читаем Гибель Пушкина. 1831–1836 полностью

Гибель Пушкина. 1831–1836

On the earth,So ft a pair had never birth,As the Bucephalus and thou![11] —

Я не буду распространяться о том, каким образом Байрон воплотил идеал сей. Это сделано вполне — байронски!.. Для читателей, как и для самого Байронова Мазепы, небо кажется также вертящимся колесом и деревья шатаются, как пьяные. И я не знаю, започивал ли бы так сладко, при всем своем измождении, северный Александр, когда б дослушался до хладнокровного заключения, коим заговорившийся старец завершил сию огневую выдержку из юных лет своих:

Comrades, good night!..[12]

Это одно расстилает гигантскую тень от Мазепы, сотворенного Байроном! — Таков ли Мазепа Пушкина?.. Поэт не поленился нам дать обстоятельное сведение о герое своей повести; и что же узнаём мы?.. Как жаль, что нет теперь под рукою книжки!

Я (вынув из кармана). Если угодно, так вот она, к вашим услугам!

Незнак<омец>. Как это кстати! Извольте же прислушать:

Чем Мазепа злей,Чем сердце в нем хитрей и ложней,Тем с виду он неосторожнейИ в обхождении простей.Как он умеет самовластноСердца привлечь и разгадать,Умами править безопасно,Чужие тайны разрешать!С какой доверчивостью лживой,Как добродушно на пирахСо старцами старик болтливыйЖалеет он о прошлых днях.Свободу славит с своевольным.Поносит власти с недовольным,С ожесточенным слезы льет,С глупцом разумну речь ведет!Немногим, может быть, известно,Что дух его неукротим,Что рад и честно и бесчестноВредить он недругам своим;Что ни единой он обиды,С тех пор как жив, не забывал,Что далеко преступны видыСтарик надменный простирал,Что он не ведает святыни,Что он не помнит благостыни (?)[13]Что он не любит ничего,Что кровь готов он лить как воду,Что презирает он свободу,Что нет отчизны для него.

Этот Мазепа есть не что иное, как лицемерный, бездушный старичишка! — Тот ли это Мазепа, который в ночь, сменившую роковой Полтавский день, возле травяного ложа изможденного Карла,

MadeHis pillow in an old oaks shade,Himself as rough and scarce less old,calm and bold?[14] —

У Байрона старый гетман засыпает сладко подле венценосного беглеца; и его листвяная постель не кажется ему ни жесткою, ни новою; у Пушкина напротив –

…Сон Мазепы смутен был:В нем мрачный дух не знал покоя.

У Байрона…

Я. Но позвольте сказать вам, м<илостивый> г<осударь>, что это самое несходство с Байроном в изображении характера Мазепы может, кажется, служить к чести нашего поэта, а не к укоризне. Байрон точно создал своего Мазепу, или лучше — созданный им идеал назвал Мазепою; Пушкин же, по собственному своему признанию, хотел только — развить и объяснить настоящий характер мятежного гетмана, не искажая своевольно исторического лица («Полт<ава>». <Стр.> VII); и, следовательно, должен был заключиться в тесных рамках неблагодарной достоверности.

Незнак<омец>. Хорошо бы, когда б так!.. Но если бы Мазепа был действительно таков, каковым он представлен в поэме Пушкина, то я не знаю, стоил ли бы он поэтической обработки?.. Лепить горшки можно из всего; но — из простой печной глины выработывать прекрасную статую, назначаемую для украшения святилища муз, было бы — безрассудно и смешно! — Итак, Пушкин — или неудачно выбрал, или… неудачно выполнил!..

Флюгер<овский>. Последнее невозможно!.. Может ли Пушкин выполнить неудачно то, за что примется?..

Незнак<омец>. И не Пушкины надрывались тогда, когда брали дело не по силам!

Флюгер<овский>. Не по силам?.. Где я?.. Не в земле ли коряков и чукчей?..

Перейти на страницу: