Гибель всерьез

Бреясь впопыхах, я сильно порезался. «Ach, Gott![88] Что это с вами?» — вскрикнула она, когда я постучал в ее окно. Я провел рукой по щеке, по подбородку. Ну да. Вот так начался день. Я заметил, что брови у нее домиком. Она — в шерстяном вязаном халатике, с голыми по локоть руками. На левом запястье — широкий кожаный браслет, словно у грузчика, который недавно вывихнул руку. «Так и есть, — ответила она на мой вопросительный взгляд, — каталась на коньках, представляете? А вы что подумали? Решили, что я занимаюсь гимнастикой и упражняюсь на брусьях?» Да. Только с помощью голоса. И солнце такое яркое. «Хотите кофе? У меня даже масло есть…» — «Не может быть, откуда?!» Она засмеялась и не ответила. «Спойте еще». — «А что вам спеть»? «Волшебную флейту»? — Нет, хватит Моцарта. «А Шуберта вы любите?» И вдруг — что за идиотизм?! — глаза у меня наполняются слезами. Она встревожилась: «Вам очень больно?» Не в этом дело, я вдруг вспомнил своего друга, он умер как раз в тот день, когда заключили перемирие, и он очень любил Шуберта. Особенно «Die Forelle»[89]… Бедный Гийом! Вы о нем, наверно, не слышали… Странно, с чего я вдруг его вспомнил: На май, прекрасный май, что в лодке плыл по Рейну, смотрели женщины с высокого холма… «Как! — воскликнула она. — Гийом Аполлинер умер?! А мы и не слыхали!..» Трудно сказать, кто из нас удивился больше: я тому, что она знает Гийома, или она — тому, что я, ну, разумеется прихвастнув, дерзнул назваться его другом. «Я недавно читала о нем статью в «Weisse Blätter»[90], знаете, очень неплохой журнал». И она заиграла для Гийома «Форель», а петь отказалась, так сразу она не может… Вот если я загляну после обеда, она сыграет мне «Карнавал». Ведь Шумана я тоже люблю? А Гуго Вольфа? Как, я не знаю Гуго Вольфа? А «Leider» Мёрике? Гуго Вольфа она мне споет. «А пока было бы неплохо, если бы вы познакомились с мамой. Потому что к нам в окна уже успел заглянуть и теперь о нас судачит весь городок… Мütterchen![91] загляни на секундочку!» Первой заглянула рыжая с белым кошка, а за ней следом госпожа Книпперле. «Не помешаю?» — спрашивает она. «Мамочка, познакомься — это Пьер. Юнкер Пьер Удри. Любит музыку.» — «А Kugelhopf[92] он любит? Что скажете, мсье Пьер, вы любите Kugelhopf? Они уже кипят».

Нет, мне никогда не понять страсти молоденьких девочек к старикам. Взаимной склонности… Но Бетти же не Беттина Брентано. Тогда почему даже сорок пять лет спустя мне небезразлично, что они тезки? Почему даже на концерте Рихтера, когда я вдруг так явственно ее вспомнил, я зову ее коротким английским именем, подходящим скорее официантке из tea-room[93], чем моей очаровательной музыкантше с берегов Рейна? Ладно, предположим, что имя девочек для уик-эндов казалось мне по молодости лет своеобразным паролем, подогревая надежду на успех, но потом, позже, после развязки, я же должен был запомнить, что не старики — главные соперники юноши в двадцать один год.

В столовой меня встретили перемигиванием, намеками на непременное угощение всей честной компании добрым винцом, деланным восхищением, хлопаньем по ляжкам, крикливыми приветствиями, непристойными жестами и многозначительным покручиванием усов. Майор взирал на меня по-отечески. Не иначе как собирался сыграть со мной в шахматы. Я первым сел за стол и развернул салфетку. За мной следом торопливо расселись и остальные, гремя тарелками, стаканами, ножами. Манжматен приступил к допросу. Он у нас добровольная контрразведка.

За мной следили все утро. Я был обнаружен в семействе Книпперле. Господам лейтенантам было известно все вплоть до мельчайших подробностей. Стало быть… дело слажено? Браво, старичок! Месье является поздней ночью, вроде бы ложится спать, а с утра пораньше — не угодно ли?! В таком свете мы вас еще не видывали, голубчик Удри! Я мог бы послать их ко всем чертям. Но лучше поставить бутылку, как-никак речь шла о репутации Бетти… О чем это вы? Вы что, не можете представить себе других отношений с девушкой, кроме как… Господа, что за школярство! Ладно, угощаю шипучим на десерт.

Потолковать у нас можно только с лекпомом. Он даже пишет стихи. Пусть бы писал. Но он их еще и читает. А если бы знал, что я был дружен с Аполлинером?.. Он-то мне и сказал о смерти Гийома. Фамилия лекпома Арагон. Он не успел закончить медицинский, но из любезности к нему обращаются «доктор», как ко мне «господин лейтенант». Можно поговорить и с помощником хирурга из стрелковой части, она расквартирована где-то тут, от нас неподалеку, с ним мы знакомы еще с Парижа, встречались у Адриены Монье. Хорошо бы узнать поточнее, где расположились стрелки, с Теодором можно говорить о Бетти без опаски, сплетен не будет.

III