«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Подобную рокировку, однако, русская философско-религиозная мысль так и не совершила, ибо не смогла преодолеть свое недоверие к «безбожному» Западу. Блок, например, после революции предпочел объявить «богоносцем» даже озверевшее отечественное быдло и только усилил свою критику западной культуры, предложив ей два варианта гибели: прийти в объятья «скифов», от которых «хрустнет ее скелет», или пасть жертвой «монгольской дикой орды», которая будет «жечь города, и в церковь гнать табун, / И мясо белых братьев жарить». По воспоминаниям Андрея Белого, именно в это время он, живя в Швейцарии и Германии, исцеляется от слепоты и начинает видеть неизбежность социального кризиса на Западе. В книге «Одна из обителей царства теней» он предрекает европейской культуре ужасную катастрофу, объясняя этим свое решение вернуться из Германии в СССР:

…ритмы фокстротов, экзотика, дадизм, трынтравизм и все прочие эстетико-философские явления отживающей культуры Европы лишь зори пожара обвала Европы, лишь шелест того, что в ближайших шагах выявит себя ревом животного. <…> было бы благодеянием для жизни Берлина, если бы в один прекрасный день здания вокруг обвалились бы, разрушился бы водопровод, электричество бы погасло, и жители поняли бы, наконец, что смерть наступила. <…> в самом воздухе города носится смерть; и порою хотелось воскликнуть: «Скорее, скорей бы!» Казалось: пристойный вид города – внешнее выражение столбняка, переходящего в смерть без трагедии и в разложенье без подвига <…> Под приличною старою формой Берлина стал чуяться мне дикий хаос действительного разложения и смерти; и в запахе тления я задыхался[99].

Конечно, среди противников революции нашлись мыслители, которые в резко изменившейся исторической ситуации попытались отказаться от идеи «гибели Запада» и скорректировать свое отношение к западной культуре, но эти попытки явились скорее тактическими уступками, нежели сменой стратегии, и потому оказались малопродуктивными.

Чрезвычайно интересна в этой связи ранняя русская реакция на первый том труда Освальда Шпенглера «Untergang des Abenlandes» (1918; букв. «Закат Запада», а не «Закат Европы», как утвердилось в России), вышедший в русском переводе в 1923 году[100]. На русских просвещенных читателей, немедленно заметивших сходство концепции Шпенглера с тем, что писали о «гнилом Западе» Киреевский, Данилевский, Леонтьев и многие другие русские мыслители XIX века, «Закат Европы» произвел сильнейшее впечатление. Константин Вагинов в «Козлиной песне» иронизировал над петербургскими интеллигентами, которые, претерпевая реальную гибель собственной культуры, отождествляют себя с европейцами и, волнуясь, обсуждают миф о гибели культуры чужой:

С некоторых пор, с опозданием на два года, в городе – я говорю о Петербурге, а не о Ленинграде – все заражены были шпенглерианством.

Тонконогие юноши, птицеголовые барышни, только что расставшиеся с водянкой отцы семейств ходили по улицам и переулкам и говорили о гибели Запада.

Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:

– А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьюитс культура – цивилизация наступает…

Вздыхали.

Устраивались собрания.

Страдали.

Поверил в гибель Запада и поэт Троицын.

Возвращаясь с неизвестным поэтом из гостей, икая от недавно появившейся сытной еды, жалостно шептал:

– Мы, западные люди, погибнем, погибнем.

Неизвестный поэт напевал: