«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Неясно, почему на этот раз Струве не упомянул Иваска – по забывчивости, по зловредности или потому, что не захотел ввязываться в споры о приоритете, поскольку Н. Оцуп в конце жизни успел подготовить к печати новую редакцию своей статьи 1932 года, добавив к ней несколько страниц, переназвав ее «Серебряный век русской поэзии» и заявив в начале: «Пишущий эти строки предложил это название для характеристики модернистической русской литературы»[430]. Зато Струве снова вспомнил Маковского, а в примечании к процитированному пассажу посетовал, что тот дал второй книге своих мемуаров название «На Парнасе Серебряного века». Ирония здесь заключается в том, что Маковский наверняка читал рецензию Струве на свои «Портреты современников», в которой он был назван «едва ли не последним из могикан <…> того периода русской литературы, который <…> принято называть „серебряным веком“» и, скорее всего, именно из нее взял для названия своей книги понравившееся ему выражение, хотя по ошибке старческой памяти и приписал его Бердяеву. Так что можно с уверенностью утверждать, что выражением «Серебряный век» мы обязаны не только Вейдле, Тхоржевскому, Иваску и Маковскому, но и невольно примкнувшему к ним Струве.

Из вышеизложенного следует, что в увлекательной книге Омри Ронена прослежена и описана отнюдь не история, а лишь предыстория выражения. Непомерно большое значение Ронен придает статье Н. Оцупа 1932 года в «Числах», которая, по его словам, «подсказала забывчивому старику Маковскому удачное заглавие для мемуаров (1962) и вдохновила лирические излияния о «серебряном веке русской поэзии» Страховского (1959) и многих других критиков в эмиграции[431]. На самом деле путаная статья Оцупа едва ли могла кому-нибудь что-то подсказать или кого-то вдохновить, потому что речь в ней, вопреки позднейшим утверждениям автора, шла вовсе не о «модернистической русской литературе», а о двух типах творческого сознания, сосуществующих в каждую историческую эпоху. В художниках «золотого века», по его типологии, выражает себя некая стихия, как у Микеланджело, Данте, Пушкина, Тютчева или Блока; художники же «серебряного века» «предоставлены только своим силам. За них ничто уже не действует, не говорит»; они труженики, а не стихийные гении. В поэзии, согласно Оцупу, «серебряный век» представляют такие поэты, как Баратынский, Бодлер, Анненский. Только в поздней редакции статьи – или, вернее, только на добавленных к ней страницах, которые, судя по всему, были написаны уже в самом конце 1950-х годов, – Оцуп, вслед за Тхоржевским, Иваском и Вейдле, но не упоминая их, безуспешно попытался применить дихотомию «золотой век/серебряный век» к историческому описанию двух периодов русской литературы, пушкинского и модернистского.

Как кажется, в 1930-е годы на статью Оцупа не обратили внимания, и она не вызвала никаких откликов. Показательно, что в рецензиях на соответствующий номер «Чисел» трех столпов эмигрантской критики – Ходасевича в «Возрождении» (1933. 5 января. № 2774), Адамовича в «Последних новостях» (1933. 19 января. № 4320) и П. Пильского в «Сегодня» (1932. 31 декабря. № 362) – статья вообще не упоминается. Затем ее совершенно забыли, и у Ю. Иваска были все основания писать в 1971 году Г.П. Струве: «Выражение стало „ходким“ после моей статьи, а Оцупа тогда (в 1940-е годы. – А.Д.) не помнили»[432].