Гиблая слобода

— Это же долгоиграющая пластинка. Говорю тебе, мадам Вольпельер ни в чем себе не отказывает. На одной такой пластинке восемь песен, и играет она полчаса подряд.

— Полчаса Мануэло? Да это же разврат…

— Подумай только, они в долгу, как в шелку. Ребята ходят оборванные. Каждый день являются кредиторы, стучат к ним в дверь и кричат на всю улицу, требуя денег, а она покупает пластинки по две тысячи франков за штуку. Сидит себе у окна и грезит наяву, мурлыкая песенки. А ребятишки целый день горланят дома всякие «тра — ля — ля». Что за люди…

Замок Камамбер был полон веселого гомона, как и полагается в воскресное утро, когда на улице десять градусов выше нуля. У открытых окон жильцы выбивали ковры, трясли простыни; выставленные на подоконник цветы, чижи и младенцы впитывали в себя солнечные лучи. Раймон Мартен спускался по лестнице с сумкой, набитой газетами. На каждой площадке, у каждого порога слышалось: «Здравствуй, Раймон», «Здравствуйте, мсье Мартен» — или же:

«Здравствуйте, Мартен», — в зависимости от того, кто говорил — приятель, женщина или политический противник.

Мартен встретил Шантелуба, и, здороваясь, они обменялись взглядами сообщников.

Перед гаражом Дюжардена был разворочен кусок мостовой длиной с целую грядку салата. Огромное объявление на щите гласило: «Внимание! Производятся работы. Тихий ход!» Одна из подставок щита стояла на тротуаре, и прохожие слегка опирались на нее, чтобы не потерять равновесия. Домашние хозяйки, шедшие на рынок, на площадь Мэрии, дотрагивались до щита почти с нежностью: ведь в Гиблой слободе проводили водопровод.

* * *

На улице Шантелубу повстречались Жаке), и Рири. У них был какой-то насмешливый вид, очень ему не понравившийся.

— Привет, ребята. Все в порядке, Жако?

Рири широко зевнул и бросил насмешливо:

— Определенно.

Мимо прошла мадам Вольпельер с хозяйственной сумкой в руке; она рассеянно смотрела прямо перед собой и напевала:

Ха — хи, красотка моя Лили,
Траля — ля — ляля, ляляля, ля…

— Ну и чудила! — засмеялся? Како.

— Куда это вы направились вдвоем?

— К «Канкану», посмотреть на Клода. Он там тренируется. В следующее воскресенье у него матч с Кидом Масколо, три раунда по три.

— Пойдешь на матч? — лукаво спросил Жако.

— А как же! — не задумываясь ответил Шантелуб. И прибавил с ударением: — Определенно!

Он посмотрел им вслед. Парни громко разговаривали, поводили плечами, подталкивали друг друга локтями. Шантелуб думал о том, что никогда их как следует не понимал. Он замкнулся в мире своих идей, своих взглядов на жизнь, которые они не вполне разделяли. «Еще не разделяют, но это придет», — поправил он самого себя вполголоса. Он ругал их за легкомыслие. Судил их, как судья. А ребята вовсе не чувствовали себя виновными. Да они и не были виновны.

В чем это они могли быть виновны?

Только к вечеру Шантелуб вошел в помещение молодежной организации. Открыв дверь, он сразу почувствовал, что кто-то побывал здесь и не все находится на своем месте. Он порылся в кипах газет, на столе, в груде листовок, посмотрел на скамейке, на стульях… Случайно бросил взгляд на стену и даже отшатнулся… Знамя исчезло. Контуры его четко вырисовывались на стене светлым пятном, обведенным серой каймой пыли.

— Да, мы не часто его выносили, — пробурчал секретарь молодежной организации. Он почесал у себя в затылке. — Вот негодяи! Стащили его у меня! Определенно…

Он вышел на улицу и бегом помчался домой. Вскочил на велосипед и яростно завертел педали. Передняя шина была плохо надута, и всякий раз, когда он с силой нажимал левую педаль, обод колеса царапал мостовую. Кругом стояла кромешная тьма, но он заметил, что не зажег фонарей, только когда выехал из Гиблой слободы. Надавил большим пальцем на кнопку и еще быстрее заработал ногами.

Он ехал, а ветер и усталость понемногу умеряли его гнев. Он по — прежнему бормотал что-то в такт движению колес, но смысл его слов был уже иной. Вместо гневного: «Они ничего не уважают, даже знамени» — он просто ворчал: «Ну что за парни! Ничего не могут сделать по — людски. Взяли знамя, но как? Выкрали!» Он старался успокоить себя, думая о том, что ребята, если придется, будут петь под пулями, и вспомнил Гавроша. У Шантелуба была слабость обращаться по всякому поводу к историческим примерам.

Теперь он уже ехал медленно.

Неожиданно перед ним выросло здание Новостройки. Из окна дощатого барака падал свет на ярко — желтый кузов старенькой машины, стоявшей перед дверью.

Шантелуб спрыгнул с велосипеда, положил его на траву. Из барака доносились крики, смех.

Совсем рядом, прямо над его головой, послышался мягкий рокот.

Он посмотрел в небо и увидел три мигавших зеленых и красных огонька. Когда самолет пролетал над пятнадцатым этажом, Шантелуб заметил в свете его огней, что наверху законченного здания рабочие установили традиционный букет цветов. И не просто на крыше, а на самом конце шеста, воткнутого в самую высокую трубу.

— Как это они забрались туда? Настоящие обезьяны!..