Гиблое дело

– Он повторился… То есть стал говорить, что его следует прямо сейчас арестовать, поскольку он хорошо знает лиц, совершивших в августе в Рязани убийство генеральши Безобразовой и ее служанки горничной, – продолжил свой рассказ старший унтер-офицер Подвойский. – А еще он сказал, что в августе месяце он пребывал в Рязани и очень может быть, что и он сам, как он выразился, "принимал в убиении двух беззащитных женщин самое деятельное участие"… Я начал было задавать ему разные вопросы, касающиеся двойного убийства в Рязани, но Колобов попросил отложить дознание до утра и зарыть его в камере. "Я все равно сегодня больше ничего не скажу", – добавил он как мне показалось весьма категорически, после чего я повел его к нашим камерам и помесил его в одну из свободных одиночек. Он сразу лег и закрылся с головой одеялом. Было видно, что его колотит сильный озноб. Несколько раз в течение ночи я открывал дверной глазок и наблюдал за ним. Он все время ворочался, что-то там бурчал. Могу точно сказать, что успокоился он только к трем часам пополуночи. А утром, когда я по приказанию пришедшего на службу господина пристава открыл камеру, Колобов оказался мертв. Лекарь, который его осматривал, сказал, что имеются все признаки отравления каким-либо ртутным соединением, возможно, сулемой. И правда, – уже от себя добавил Подвойский, – этот Колобов лежал весь синюшный, а язык и десны у него были серыми и распухшими.

– Сегодня утром мне принесли врачебное заключение по медицинскому освидетельствованию трупа Колобова, – посчитав, что допрос старшего унтер-офицера Подвойского закончен, вмешался в разговор пристав Земцов. – Наш лекарь оказался совершенно прав: мещанин Иван Колобов либо отравился сам, либо был отравлен кем-то медленно действующим ядом из группы тяжелых металлов, в частности производным ртути, во многом напоминающем сулему.

– Вы полагаете, что возможно самоотравление? – поинтересовался Иван Федорович.

– А почему нет? – посмотрел на него внимательно пристав Земцов. – Скорее всего, оно и есть. Самоубийство. В нашей практике подобное случалось. На человека накатило запоздалое раскаяние, он и не выдержал угрызений совести и покончил с собой.

– То есть открывать уголовное дело по факту смерти Колобова вы не будете, – скорее, констатировал, нежели спросил Воловцов.

– Насколько я понял, доказать лживость или правдивость его слов относительно двойного убийства в Рязани Судебной палатой поручено вам, – не захотел напрямую отвечать на вопрос судебного следователя по особо важным делам пристав Земцов. – И вам так или иначе придется прояснять личность этого Коробова и обстоятельства его жизни и смерти, – добавил пристав и заключил: – Так что вам, как говорится, и карты в руки…

– Я вас понял, – холодно произнес Иван Федорович и сухо добавил, глядя прямо в глаза пристава Земцова: – К завтрашнему дню в канцелярии Департамента уголовных дел Судебной палаты должны находиться копия врачебного заключения по медицинскому освидетельствованию трупа московского мещанина Ивана Колобова, протокол происшествия и письменные показания старшего унтер-офицера Подвойского. Вам все понятно, любезнейший?

– Но…

– Никаких "но", господин пристав, – не дал договорить Земцову судебный следователь по особо важным делам. – Все указанные бумаги должны быть завтра у меня на руках. Иначе…Честь имею!

Глава 3. Первый из апостолов

Что нужно, чтобы заделаться начальником Московской сыскной полиции и стать их высокоблагородием, получив в Первопрестольной известность и чин коллежского советника, равный чину армейского полковника?

Нет ничего проще: надобно просто родиться в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году в Новгородской губернии крестьянским сыном Владимиром Ивановым Лебедевым, пройти обучение и воспитание в сельском церковно-приходском начальном училище и успешно окончить двухгодичную учительскую семинарию. Затем, плюнув на полученные знания и педагогическую карьеру, круто изменить свою жизнь, уехать в Киев и надеть в одна тысяча восемьсот восемьдесят пятом году юнкерскую форму Киевского пехотного юнкерского училища.