Гиблое дело

– Что бы! Это совсем не смертельно… Меланхоликами были Рене Декарт, Фредерик Шопен и Петр Ильич Чайковский, не говоря уж о нашем литературном гении Николае Васильевиче Гоголе. Вот кто классический пример меланхолика! – заметил Виссарион Успенский. – Как видите, это все успешные и весьма талантливые люди. У Рогожского тоже наблюдался талант к вымыслу, и он часто подавал придуманные события в таких ярких красках и с такими тонкими деталями, что не поверить ему было просто невозможно. Знаете, я сам на такое попадался… Однажды, еще в его первое пребывание в нашей лечебнице, он рассказал мне историю о том, как он, служа бухгалтером в сети мануфактурных магазинов Товарищества "И. В. Щукин с сыновьями", растратил несколько тысяч казенных денег, и чтобы вернуть их, стал играть на скачках. И весьма удачно. А однажды, по его словам, он несказанно крупно выиграл! Надо было слышать, в каких красках он расписывал забег и публику, находившуюся на трибунах. И как потом ночью он вскрыл сейф бухгалтерской конторы Товарищества Щукина, тайно в нее пробравшись, и положил в него выигранные на скачках деньги взамен ранее растраченных. Мы вынуждены были навести справки… Позже выяснилось, что Рогожский никогда не служил бухгалтером и, кажется, вообще не служил. После выпуска из университета, он какое-то время продолжал обучение за границей, но после смерти отца вернулся в Россию, получил наследство в виде процентных бумаг и облигаций и стал обыкновенным рантье, живущим на проценты. Вот здесь он точно ничего не выдумывает!

– Что ж, благодарю вас, – откланялся судебный следователь по особо важным делам и покинул лечебницу. – Вы многое прояснили.

С тихим и душевно нездоровым меланхоликом Рогожским все было понятно. Из заключения под стражу он был отпущен с настоятельным увещеванием впредь более не беспокоить служителей Судебной палаты и Окружного суда своими небылицами. Иван Федорович вновь принялся за Васю Жилина, который, слава Богу, не дал деру в дальние края и продолжал проживать в качестве жильца на квартире убиенной Анфисы Петровой, вполне уверовав, что в ее деле все обошлось.

Ан нет, не обошлось. Иван Федорович, используя различные приемы ведения допроса, изложенные в специальной брошюре сугубо для служебного пользования судебных следователей и полицейских дознавателей, получил в конце концов от Жилина признательные показания. Вскоре он сознался в том, что убил Анфису Петрову с целью совершения кражи, а ее детей был вынужден убить как свидетелей своего законопротивного деяния. Умеют они, судебные следователи, сбить подследственного с панталыку и нагнать жути, после чего вызвать человека на откровенность и развязать у него язык, посулив минимум того, что они на самом деле могут. К тому же было похоже, что к злодеянию Василий Жилин специально не готовился, поэтому для себя Иван Федорович классифицировал содеянное Жилиным как непредумышленное преступление с внезапно возникшим умыслом. То есть не подпадающее под высшую меру наказания.

Через пять месяцев состоялся судебный процесс. Присяжные заседатели признали Жилина виновным в убийстве Анфисы Петровой и ее детей с целью грабежа, но без обдуманного заранее намерения. Согласно вердикта присяжных, решением суда Василий Жилин был приговорен к каторжным работам на срок четырнадцать лет с лишением всех прав состояния…

* * *

Два года уже прошло после закрытия, прогремевшего на всю Российскую империю дела, однако помнилось оно в малейших деталях, словно это случилось только вчера. Да-а… Иван Федорович все же заставил себя отвлечься от нахлынувших невесёлых воспоминаний и, посмотрев на старшего унтер-офицера Подвойского, произнес

– Вы остановились на том, что незнакомец, постучавшийся в часть и впущенный вами, представился мещанином Иваном Колобовым, и вы предложили ему присесть. Что дальше?

– Дальше я спросил его, по какому он пришел делу, – ответил полицейский унтер.

– И что же он сказал вам? – продолжал смотреть на него Иван Федорович.