Гиблое место

— Однако это очень важно, господин доктор, — настаивал Кеттерле. — Для нас важно знать, действительно ли фрау Робертс держала свой план втайне. Если мы будем знать это наверняка, будет уже кое-что существенное. Так это в самом деле было на клубном балу?

— Кто бы вспомнил незначительную мелочь, — пробормотал Брабендер, — не случись теперь… Ужасно трудно припоминать мелочи, которые потом приобретают такое значение. Это могло быть и чуть раньше, могло быть… у вас, кажется, есть проспект этого пансиона, папа́?..

Сенатор кивнул.

— Совершенно верно.

— Вот видите, это могло быть и здесь. Я сейчас не помню.

— Но не после клубного бала? Исключено?

— Исключено.

Комиссар Кеттерле все еще сидел, слегка подавшись вперед.

— Скажите, доктор Брабендер, вы ведь являетесь старшим врачом в госпитале святого Георга, не так ли?

— Да, конечно, но какое это имеет…

— Никакого, вы правы. Недавно в приемной врача я читал одну из ваших статей.

Ханс-Пауль Брацелес откашлялся.

— А не могли бы вы объяснить, господин комиссар…

Кеттерле прервал его:

— Должен вам признаться, что пока мы ничего объяснить не можем. Абсолютно ничего. Нет вопросов, которых мы бы себе уже не поставили. И теперь просто не знаем, что делать дальше. Еще один вопрос: кому из вас доводилось ездить в автомобиле фрау Робертс?

— Доводилось, — сказал Реймар. — Мне.

— И когда в последний раз?

— Тоже в день клубного бала. Я отвез Сандру домой, так как…

— Она была пьяна, господин старший комиссар, — пробурчал Рихард Робертс. — Я уже говорил вам, Сандра была экстравагантна.

— Это… — хотел было спросить Кеттерле, но помолчал, переводя взгляд с одного на другого. — Это было частым явлением?

— Если говорить правду, господин комиссар, — сказал сенатор, — за шесть лет я ни разу не видел, чтобы она пила что-нибудь, кроме апельсинового сока, имбирного пива и от случая к случаю, если уж нельзя было отказаться, легкого коктейля. У вас есть еще вопросы?

— Последний, — сказал комиссар и поднялся. — Вы прибегали вчера к услугам своего шофера, господин сенатор?

— Ночью?

— Нет. Скажем — с субботнего вечера до вечера в воскресенье — или даже до утра понедельника?

— Вчера утром я собирался поехать во Флотбек на выездку лошадей. Но потом решил не делать этого, так как чувствовал себя не очень хорошо.

— А где находился Новотни все это время?

— Должно быть, дома. Я позвонил ему еще раз около десяти вечера, чтобы сказать, что в воскресенье он мне не понадобится. Тогда он спросил, можно ли ему пойти в кино после обеда. У вас есть еще вопросы?

— Благодарю вас, — сказал комиссар и принялся задумчиво застегивать пиджак. — Нет ли у вас в настоящее время каких-либо опасений? Я полагаю — мы могли бы выделить одного или двух полицейских…

Он умолк, взглянув на сенатора.

— Думаю, что справлюсь и сам, — сказал сенатор. — Известите меня, если что-нибудь выяснится. Я, естественно, обеспокоен. После всех ваших вопросов…

И все-таки у сенатора Рихарда Робертса осталось впечатление, что ни один из этих вопросов не был лишним.

В холле оба комиссара столкнулись с экономкой. Теперь она стала намного общительней.

— Ну разве это не ужасно, — сокрушалась она, пока гости надевали пальто. — Такая молодая дама, такая красивая и такая элегантная. — Она даже подала им шляпы. — И Новотни говорит, что это ужасно.

— Когда вы с ним говорили об этом, фрау Матильда?

— Еще до того, как вы его позвали. Да, до того, — сказала экономка, смешавшись.

Кеттерле секунду подержал шляпу в руке, прежде чем надеть ее.

— Так, — сказал он, — мне кажется, что на сегодняшний день вы оказали нам самую большую услугу в этом деле.

Комиссар пригласил Хорншу на обед в пивную папаши Хайнриксена. Это было, пожалуй, единственное заведение в Европе, где еще можно было за марку восемьдесят получить настоящий картофельный суп и жареные фрикадельки с хреном. Кеттерле нравился здешний полумрак, и зимой, когда его комната у фрау Штольц делалась холодной и неприветливой, он проводил здесь большинство вечеров.

— Ну, папаша, что слышно? — спросил он после того, как они спустились на три ступеньки вниз и раздвинули плюшевые занавески.

Папаша Хайнриксен, засучив рукава, протирал стойку.

— Здрасьте, господа, — сказал он, не прерывая работы. — Ничего нового, господин комиссар… Вам две порции фрикаделек? — Немного пахло пивом и застоявшимся кухонным чадом.

— Точно, — сказал Кеттерле и снял пальто. Хорншу помог ему.

Они сели за столик в углу, и комиссар извлек сигару из нагрудного кармана. Прикурив, он взглянул на Хорншу.

— Толчем воду в ступе, — сказал Хорншу. — Интересно, продвинемся ли мы хоть на шаг.

— А мы уже продвинулись на один шаг, Хорншу, и если Рёпке проявит свое искусство, то на довольно большой.

Кеттерле затянулся сигарой, сунул руку в карман пиджака и, откинувшись назад, уставился в потолок.

Папаша Хайнриксен поставил на стол две кружки пива.

— Пока хватит?

— Вполне, — сказал Кеттерле. — Подумайте, Хорншу, из всех этих людей только двое не лгали. А почему?

— Кого вы имеете в виду?

Комиссар чуть не ткнул Хорншу в грудь сигарой.

— Ваша экономка и сенатор Рихард Робертс. Довольно внушительная личность, а?