Гиблый Выходной

Мужчина с грохотом поставил в центре жаркой кочегарки мойку высокого давления «Керхер», размотал шланг и присоединил его к системе водоснабжения. Вставил вилку в удлинитель, нажал на кнопку проверяя. «Керхер» вздрогнул и с шумом подал сильную струю воды. «Не так сильно», – пробормотал Аркадьич и снизил мощность. Под звуки тюремной лирики, раздающейся из колонок усилителя кочегар принялся тщательно и методично проводить упругой струей воды по испачканным кровавыми брызгами стенам, трубам, вентилям, полу. Как оказалось, кровь не просто окропила поверхность кочегарного убранства, она впиталась в пыль и грязь, создав на их основе липкую кашицу. Работа оказалась кропотливой, сперва Аркадьич не рассчитывал, что она затянет его на добрую половину дня, но вскоре втянулся. Мощная струя слизывала многомесячные корки грязи, пыль, паутину, обнажая истинный цвет очищенных предметов, блестящих от воды. Аркадьич не унывал, он был даже немного рад непривычной работе, ему нравился результат – чисто, свежо, ново. Как после капитального ремонта. Генеральному, конечно будет все равно, он и носа сюда не сует, а вот от завпроизводства Соломонова можно и похвалы дождаться, он порядок приветствует. Да и процесс, если не вдумываться в первопричину, доставлял кочегару некоторое удовольствие. Ему не надо тереть тряпками и соскабливать грязь ножиком – за него все делает вода, а он только в такт музыки водит пистолетом со струйной трубкой и направляет ее так чтобы брызги не отлетали на него самого. Ему не жалко старой замусоленной одежды, он ее все равно сожжет в топке, ему просто не хотелось преждевременно намокнуть. Поглощенный планомерным отмыванием труб и вентилей, Аркадьич постарался выкинуть из головы произошедшее в этих стенах и насладиться лирическими переливами гитарных струн и бархатным глубоким баритоном, тянущим песню о нелегкой доли арестанта и о неразделенной любви к некоей Наташеньке, что приходила на свиданку в платьице в белый горошек. Смываемая кровавая жижица текла вниз на пол и собиралась в лужу с неровными краями, нагревалась от пышущего жаром котла и начинала испаряться душным розовым паром. Из-за этого пара Аркадьич опасался открыть дверь для проветривания, посторонние могут подумать, что в кочегарке пожар с задымлением.

Никто не мешал Аркадьичу, кочегар наслаждался одиночеством, которое после семнадцати лет тюрем и колоний-поселений с постоянно переполненными бараками он начал ценить как старый импотент оргазм. Всего у Аркадьича за его почти пятидесятилетнюю жизнь было три отсидки, одну из которых он сидел в тюрьме города Уфы, а две других в колониях строго режима в Мордовии и Оренбургской области. Всего около семнадцати лет, но Аркадьич не считал это большим сроком, если бы удалось доказать все его преступления, то он вообще бы со шконок не слезал. Это он еще хорошо отделывался и хвалил себя за то, что не скупился на адвокатов и шел в крутую несознанку. И тем не менее – семнадцать лет жизни. Подсчитав на досуге каждый свой день заключения и суммировав их воедино, Аркадьич насчитал тринадцать невисокосных лет, четыре високосных года, четыре месяца по тридцать дней, четыре месяца по тридцать одному дню, один двадцативосьмидневный месяц и еще девять суток, девять часов и сорок одну минуту. Сколько это всего – он посчитать не сумел, в школе он учился плохо. А после того как за его сутулой спиной с выступающим позвоночником со скрежетом задвинулись ворота внешнего поста оренбургской колонии-поселения, где он провел шесть с половиной лет жизни и где научился производить шлакоблоки и самостоятельно делать себе наколки, он поклялся перед стаей ворон, что впредь будет избегать большого скопления людей. Свобода в понимании Аркадьича, это не делать что заблагорассудиться и перемещаться куда захочется (по мнению Аркадьича это не свобода, а анархия), а возможность быть одному. Просто быть одному, а уж занятия для себя он всегда найдет. За много лет вынужденного пребывания среди уголовников и асоциальных личностей, он просто устал от людей, от того, что все его движения но виду у сокамерников, что разговаривая по душам с кем-то, он знал, что их диалог слышат в камере каждый, анализирует и обдумывает и обязательно вклиниться в приватную беседу, а то и подключит всю камеру. Аркадьич устал от небритых харь, от запаха гниющих зубов и кислого пота. И зная, что посторонним людям все вышеперечисленное тоже не нравилось, он старался лишний раз не контактировать с незнакомцами, осознавая, что у него у самого воняет изо рта, что он потеет и не следит за чистотой одежды. У него это выработалось за годы, но сам себе он был не противен, сам себя он выносил спокойно. Но вот другие…