Гиблый Выходной

– Точно, он самый. – Оперившись коленом Коле в спину Лева потянул гвоздь на себя. Гвоздь оказался с зазубринами, выходить не хотел и причинял Авдотьеву незавидные боли. Старик кряхтел, стонал, но держался. – Я ведь ему все докладывал. Все что в нашем цеху происходило, кто что делал, кто что производил. Количество, наименование. Я ведь все знал. Фотографировал для него, записывал, запоминал, а потом передавал все одному человеку, который сейчас в подчинении у Нильсена. Понимаешь ли ты, о чем я толкую, Левушка? – Нилепин ответил, что, кажется, понимает и что он никак не ожидал от Авдотьева такого поступка. – Так вот… Деньги я получал, стыдно было невероятно, но я уже не мог отказаться. Слаб я был, Левушка, Бог во мне слабый. А деньги-то я не оставлял, я их отдавал. Есть у нас в области община… Я состоял в ней… И денюшки им передавал, не позволял Бог мой во мне оставлять деньги эти, неправедно заработанные. Так и жил, значит… А тут директор наш, ну Шепетельников, значит попросил меня сварить кое-что на улице. Две газовых трубы. И опять я поддался золотому тельцу, сварил я трубы-то.

– Что же страшного в этих трубах? – гвоздь почти поддался, зазубренки рвали плоть, кровь струилась по спине, а у Нилепина уже вспотели подмышки. – Ты сварщик, это твоя работа.

– А то страшно было, что неправильные трубы эти. С нарушением сварил я их. Говорил Данилычу, предупреждал, отказывался, да он настоял. Уж больно суровый он. Ну так приварил я один вентиль к трубе газовой, там на улице, за территорией. А для чего – представления не имел. Но с того дня покоя мне совесть не давала, Левушка, ох не давала. Знал бы ты как я мучился, какое душевное наказание Бог мне дал за это. И как чувствовал я, как знал, что плохое дело я сделал, что расплата меня ждет. Однажды товарищ ко мне пришел, выпить хотел, знал, что есть у меня. Сам-то я отродясь не пил, мне мой Бог не позволяет, это грех, но было у меня. Сели мы с товарищем, сам я ни капли в рот, а ему бутылочку-то дал. На, пей, дорогой друг, за себя, за меня, да за Боженьку нашего. Пей, да радуйся. Знал бы я, что своими собственными руками дружка-то погублю! А ведь погубил. Помер товарищ-то мой. Взял Бог душу его к себе во хоромы божеские. Бутылочка-то отравленная была, вот оно что!

– Зачем-же ты своего друга отравил, Коля? – Нилепин выковырял гвоздь. Авдотьев был на грани обморока, но держался разве что благодаря беседе.

– Да кто ж знал! Да нешто я бы дал ему ее, коли знал, что яд в ней смертельный? А теперь царствие ему небесное… А знаешь откуда я ту бутылочку взял-то? Так Шепетельников мне ее и отдал. Ею он и отблагодарил меня за трубу ту приваренную. И тогда я понял, что Данилыч меня отравить хотел. А за что отравить? А за то, что узнал он, кто конкурентам его информацию сливает! А может, что бы я про трубу ту никому не сказал, Левушка. Понимаешь? И тогда Бог мой надоумил меня прибегнуть к обману, чего я раньше не позволил бы себе никогда. – Говоря это Коля Авдотьев принял окровавленный гвоздь в кривую ладонь и зажал его тремя сильными пальцами. Закончив операцию, Нилепин промыл рану из чайника, закрыл ее хлопчатобумажной рабочей перчаткой и залепил скотчем. Потом помог старику одеться. Старика шатало, от боли он плохо ворочал языком и шамкал лишенными зубов деснами. – Укрылся я. Пропал я без вести, чтобы люди подумали, что помер я. Сделал я это, чтобы у Шепетельникова не возникло мысли искать меня. Для него я помер, а, чтобы все было достоверно я должен был помереть и для остальных. Так и сделал. Сперва я хотел уехать в другой город, но Бог мой внутри меня запретил мне даже думать об этом. Заставил он меня исправлять содеянное мною ранее. Я поселился в этом цеху и живу теперь здесь, домик свой отдал общине, пущай пользуются, им нужнее. Днем прячусь, а ночью… Ночью я по возможности делаю то, что могу для хорошей работы цеха. Что-то где-то исправляю, передвигаю, подписываю, подчиниваю, навожу порядок. Одним словом, помогаю мастерам. Так и живу, Левушка…

Теперь Лева Нилепин знал всю историю Коли Авдотьева – старого криворукого кособокого сварщика. Теперь настал черед объясняться самому Нилепину. Но с чего начать? Так много всего произошло, что в голове все переплелось и запуталось. И что он должен сказать? Что убил того, чья голова странным образом пролетела мимо них несколько минут назад? Что расчленил его тело и сжег его в кочегарной топке? Или что голыми руками придушил своего непосредственного директора? Поразмышляв над этим вопросом, Лева пришел к выводу, что об этом пока стоит умолчать и начать историю с того момента, когда они с Зиной Сфериной повстречались с двумя незнакомцами в синих полукомбинезонах и с удерживаемой ими Оксане Альбер. Слушая странную историю, Коля Авдотьев хмурился и кусал губы, определенно держа в голове еще какую-то информацию, которую тоже не торопился выкладывать.

И все поглядывал на свою грязную замусоленную телогрейку.

12:26 – 12:49