Гиблый Выходной

Пока старик Авдотьев и молодой Нилепин осматривали упавшую и скорчившуюся в неудобной позе между сборочными столами Любу Кротову Константин Соломонов приблизился к распластавшемуся навзничь гаденышу, назвавшемуся Евгением Брюквиным. Упавший не подавал признаков жизни, да это и не мудрено, вся нижняя половина лица превратилась в сремительно синеющую полумаску, свернутую в сторону и пускающую тягучие кровавые ручьи. Лева нехило его удалал огнетушителем, просроченным, к слову, еще в позапрошлом году. Соломонов осторожно протянул руку и потрогал нижнюю челюсть своего врага – она двигалась не так как должна, она мялась под пальцами и похрустывала раздробленными костными осколками. Константина Олеговича передернуло, если Брюквин не подох от болевого шока, то навсегда останется инвалидом с искуственной челюстью из титана, потому что то, что стало с его лицом ниже верхней губы теперь годилось разве что на костную муку для комбикорма. Впрочем, у Константина Олеговича ни малейшего желания впадать в сентиментальность по отношению к тому, кому готов был отстрелить ему мошонку и который сам почти нажал на курок и почти не изувечил Соломонова. Начальник производства отбросил свой бесполезный пистолет и выдернул из безвольной руки Брюквина его теплую пушку, быстро ощупал все карманы неудачливого дуэлянта и обнаружил запасную обойму в заднем кармане его синего полукомбинезона. Сноровистым движением пальцев Константин Олегович отщелкунл опустевший магазин и вставил полный.

– Лежи, не двигайся, мать твою! – огрызнулся он на безжизненное тело с закатынными под надбровные дуги глазами с полопающимися сосудами. – Ну что там? – спросил он через плечо у Авдотьева и Нилепина, прицеливаясь в голову Брюквину. Одним выстрелом Соломонов решил убить сразу двух зайцев – удостовериться в том, что на этот раз патроны боевые, и вместе с тем – кончить Брюквина, на которого было жалко даже смотреть. – Что с Любой, мать вашу? Я у кого спросил? У трех половозрелых мужчин с исправным речевым аппаратом или у жестяной банки консервированного, мать его, тунца? Че молчим? Она сильно ранена?

– Константин Олегович, – услышал он за своей спиной нерешительный голос своего юного подчиненного Левы Нилепина, – она… это…

– Поднимите-же ее! Что вы вертитесь вокруг, мать вашу, как рой мух над куском говна! Усадите ее хотя-бы.

– Не выйдет, Константин Олегович, – пробормотал Нилепин. – Она этого… того…

– Чего «того»? – обернулся Соломонов.

– Ну… Того… – повторил юноша, сам держась одной рукой за живот, как если бы его внезапно и очень сильно приспичило. – Посмотрите сами.

Соломонов был вынужден отказаться от мысли добить усатенького пижона. Оставив распростертое тело валяться на полу, Константин Олегович подошел к мастерице. Ее как раз аккуратно перекладывали с пола на один из сборочных столов, на которых в рабочее время станочники-сборщики вставляли дверные стеклянные и филенчатые вставки. Зачем Авдотьев и Нилепин переносили Кротову Константин Олегович увидел, когда подошел ближе. Несчастная девушка была серьезно ранена в ключицу и истекала кровью. Одна из шальных пуль, выпущенных Брюквиным, нашла свою цель.

– Да развяжите же ей руки, мать вашу! – приказал Соломонов, всматриваясь в рану. Дело было скверно, пуля перешибла ключицу и застряла почти в шее, у девушки было еще меньше шансов чем у усатенького. Мужчина выругался, послав трехэтажные проклятья в адрес валяющегося за спиной гада с раздробленной челюстью. Кротова агонизировала, конвульсивно дергая пятками. Лева Нилепин принялся дергать стягивающий ее руки скотч, у него ничего не получалось, а ножика или другого режущего инструмента под рукой не было. У Соломонова возникла идея пережечь скотч зажигалкой, но тут же выяснилось, что среди собравшихся не было ни одного курящего. Тогда выручил старикан Авдотьев, он достал свои старые очки для чтения, раздавил их ногой и перерезал скотч осколком стекла. Как только ее руки освободились, Люба внезапно вцепилась в щуплого старичка той рукой, какой еще могла шевелить. Вздрогнувший дедушка невольно склонился над умирающей женщиной.

– Коля! Коленька! – лихорадочно зашептала Кротова, – Коля! Ты? Прости меня, Коленька! Прости, убить тебя хотела…

– Любушка, да неушто…

– Ведь ты же и так мертвый, Коля! – тараторила она, стараясь успесть выговориться за отведенный ей короткий срок, за те стремительно убывающие секунды, что у нее еще остались. – Как-бы я тебя убила-то? Смешно.Теперь я вижу, что ты за мной пришел, Коленька. За мной, а я тебя пристрелить хотела из пневматического молотка… Смешно.

– Любушка, голубушка, ты не… – мямлил беззубым ртом Авдотьев, но девушка его не слушала. Глаза ее, расширенные от предсмертного шока, горели жутким потусторонним огнем.

– Сама я виновата, сама вызвала тебя, Коленька, с того света. Не знала, что творю, не ведала… А теперь уже ничего не исправишь, заварила я кашу, а теперь ты, Коленька, пришел за мной. Вот она – я! Бери меня за руку и пойдем вместе. Я готова. Избави меня от мук земных и приведи в царство Божее…