Гиблый Выходной

– Юморист, мать твою! – рассмеялся Соломонов и двумя вдохами опустошил табакерку.

Наступило оцепенелое молчание.

Молчал Соломонов, молчал и Нилепин. Прошла минута, начальник производства не шевелился, замерев как восковая фигура. Его взгляд утсавился в одну точку, глаза остекленели и не моргали. Почувствовав себя не в своей тарелке, Лева Нилепин помахал перед своим шефом рукой, пощелкал пальцами – от застышего Соломонова не последовало никакой реакции. Вообще никакой.

– Константин Олегович, – тихонько позвал его Лева. – Константин Олегович…

Не моргая Соломонов выдавил из себя бормотание монотонное как мычание олигофрена.

– Ты опять за мной, ангел… Ты бесполый… Не хочу… Не надо за мной… Мать твою… В твоем раю скучно, я не хочу… Я не хочу слушать арфу, мне не нравится… Давай потом… Не хочу, мать твою…

Соломонов стал медленно заваливаться назад.

Нилепин стоял с открытым ртом, но вместо того чтобы удержать своего начальника Лева зачем-то тремя пальчиками взял из его рук опустевшую табакерку. Константин Олегович Соломонов грохнулся на спину.

На этот раз его не вырвало. Он разбил себе голову о бетонный пол.

А Нилепин так и остался стоять с табакеркой, держа ее тремя пальцами как церковную свечку.

– Константин Олегович, – пробормотал он и заглянул в мертвые глаза Соломонова, – вы чего, умерли, что-ль..?

14:53 – 15:17

Сперва он пошевелил руками, потом повернул голову. Долго, пожалуй, дольше чем хотелось бы, он не мог сфокусировать взгляд и в какой-то момент испугался отслоения сетчатки на обоих глазах. И не мудрено. От такого удара глаза вообще могли бы выскочить из своих мест. Все вокруг было размыто и двоилось, но постепенно Женя Брюквин стал осознавать, что лежит на жестком полу неудобно повернув голову на бок. Изо рта текла кровь и образовывала растекающиеся ручейки, быстро прокладывая себе русла в пыли бетонного пола. Женя наблюдал за кровавыми ручьями как-бы со стороны, не связывая их с собой. Боль была. Острая пульсирующая, но не такая, чтобы затмевало сознание. Похоже Женя Брюквин переступил болевой порог, во всяком случае боль не являлась главенствующим чувством в его организме.

Его распирала глубочайшая обида, ему было чудовищно стыдно за то, что его так подло ударили. Он постарался приподняться и ему это удалось. Ноги держали его, руки помогали, машинально цепляясь за сборочные столы и балки стеллажей. Голова кружилась, но вскоре Женя смог увидеть мелкие детали обстановки. К нему возвращалась функция фокусировки, это обнадеживало. Он помотал головой и потрогал нижнюю часть лица, там где, как ему казалось, взорвалась небольшая граната которую он перед взрывом накрепко сжал зубами. Фигуральная граната раскурочила ему всю плоть, оголив каждое нервное окончание. На прикосновение нижняя часть лица отзывлась резкой острой болью, принуждающей Женю взвывать и пускать горячие слезы. В глазах вспыхивали радужные блики. Нет, лучше не трогать и благодарить шоковое состояние, из-за которому боль пока не сводила его с ума и не заставляя против воли помышлять о суициде.

Кровь заливала его шею и одежду, он не знал как ее остановить. Она заполняла его рот, он пускал длинные вязкие кровавые слюни, боясь глотать, так как любое напряжение челюстных мышц выводило Женю из себя и у него аж сотрясалось все тело. На одном таком глотке он подавился и покашлял. И повалился на какой-то станок, забрызгав его кровавыми слюнями и долго выл в пустоту мертвого цеха. Он утер слезы и попробовав языком ощупать то, что раньше было ротовой полостью – рваное мясо, осколки зубов, хрустящие хрящи. Челюсть была словно совсем не его, нечто совсем незнакомое, потерявшее прежнююю геометрию и еще она почти не двигалась, прикус изменился. Он не мог поставить ее на место. Проще говоря – Женя Брюквин не мог ни жевать, ни просто сжать зубы. Зубы были как будто не на своих местах и не сходились при сжатии, а сам рот отзывался резкой болью даже на самое мягкое прикосновение языка.

Брюквин долго и кропотливо выковыривал языком и пальцами три раскуроченных зуба, выплевывал костные крошки и мычал от боли. И говорить у него не получалось, выходили какие-то несуразные отвратительные звуки.