Гиблый Выходной

Он обо что-то споткнулся, едва не упал. Куда-то напрвился, но остановился. Брюквин закружился, стараясь скоординироваться. Его окружали сборочные столы, поддоны с деталями – нарезанными филенками, брусками, штапиком, поперечками и стоевыми, стеклом и зеркалами, поддоны с собранными дверными полотнами, коробки со специальными клеем и герметиком, еще какие-то коробки и различное оборудование для сборки и склейки. Женя переводил шальной взгляд с одного предмета на другой, вращал глазами и мычал. Он был один. Вокруг были только оборудование и детали, но мужчина не видел ни одной движущейся фигуры. Его оставили одного и он еще не знал, что делать дальше, куда идти и как использовать это свое одиночество. Сколько времени прошло с того момента, как его ударил кто-то, в ком он успел смутно узнать того молодого типа, с которым сегодня его неоднократно сталкивалал судьба. Они даже боролись в стеклянных осколках за обладание огнестрельным оружием. Неужели этот тот самый юнец? Как ему удалось так подло и незаметно подкрасться к нему сзади? Как же Женя проглядел его?

Женя закрыл глаза.

Вот тебе и грабанул двух человек с фабричной кассой! Вот тебе и сногсшибательное видео с его триумфом! Это не торжество – это позор, который он сам же и снял на видео с мельчайшими подробностями, а в итоге потерял двух товарищей и остался с жирной фигой в кармане и раздробленной челюстью, а вовсе не с заветными деньгами, способными обеспечить ему красивое будущее и исполнение хотя бы части его детских и юношеских мечтаний. Для чего тогда это все было? Для чего он разрабатывал нападение, собирал людей, доставал оружие, рисковал? Жене было обидно до глубины души, он не способен стать лучшим среди грабителей, не в состоянии быть самым молниеносным и дерзким налетчиком – примером для подражания молодой преступной поросли. А вместо этого он ощущал себя самым неудачливым в мире лохом, самым пустоголовым за всю историю преступности дураком! Он не самый лучший – он самый худший! Он – лузер, а для Жени Брюквина это было категорически неприемлемо, он не умел и ненавидел ощущать себя не самым лучшим.

Мучаясь душевными страданиями и сверьез размышляя – столит ли вообще жить после такого дня, он увидел на одном из сборочных столов лежащую женщину. Ту невысокую хрупкую брюнеточнку – мастерицу участка Любу Кротову, что он брал в заложники, но теперь она была мертва. Ее определенно застрелили из огнестрельного оружия, а потом для чего-то положили на стол. Он приподнял ткань с ее лица, смотрел на нее, на кровавое отверстие между плечом и грудью. Потом отвернулся, но сделав полупьяный шаг назад, заметил еще одно тело, валяющееся рядом на полу. Зимняя куртка-аляска, капюшон с окантовкой из искуственного меха, зимняя фуражка с опущенными ушами и очки, одна дужка которых слетела на щеку. И красное пятно в области сердца. Женя и его узнал – тот, кто был с мастерицей Кротовой и о котором она сказала, что он глухонемой. Брюквин замер и осмотрелся по сторонам – кто-то же их убил. А кто если не начальник производства по имени Константин и по фамилии Соломонов? Во всяком случае – не Женя Брюквин. «Надо-же… – мелькнуло в голове у изувеченного преступника, – а этот Соломоныч – страшный человек! Проклятье! Да он даже не хуже меня! По одному выстрелу на каждого, ковбой кучерявый!»

Других мертвецов Женя не нашел, зато рядом с глухонемым обнаружил свой пистолет и тогда уже совсем потерялся в догадках – кто кого пристрелил и почему у глухонемого брюквинский пистолет.

Не имея, впрочем, плана дельнейших действий, Женя нагнулся и подобрал оружие. Проверил – был сделан только один выстрел. Тогда он быстро похлопал себя по карманам, вспомиая где держал дополнительную обойму. Ее не было, значит кто-то уже обыскал его и перезарядил оружии. Глухонемой? Ведь пистолет был у его руки. Тогда кто и как пристрелил самого глухонемого, если у Соломонова оружие с холостыми патронами?

Женя сжал рукоять пистолета. Опираясь на столы и станки он плелся куда-то вперед, перерабатывая новую для себя установку. Он потерял все! Он не приобрел ничего! Ни рубля, ни жалкой копеечки! Он поднял руку и дотронулся до лба, надо же, а видеокамера-то еще одета на лоб и совсем не сдвинулась, смотрит вперед и Женя предположил, что она может еще и работать. Пусть так, пусть она еще записывает все происходящее, для Жени Брюквина это стало безразлично, потому что позже, когда он выкарабкается из этой проклятой фабрики, он начисто сотрет все записанное. Сотрет без остатка. Сотрет все. Исходя из этой установки он и не стал снимать камеру сейчас, ему это было неохота, а точнее сказать – совсем неважно. Ему не хотелось даже поднимать руку ко лбу.