Гид по чаю и завтрашнему дню

– Может, еще парочку типичных винчестерских домов.

– Но Винчестер такой скучный по сравнению с Лондоном, – говорит Флора. – Взять Ноттинг-Хилл, к примеру, – все цвета радуги. А здесь один и тот же красный кирпич да серый камень. Бла-бла-бла. Нам нужно что-нибудь повеселее. Например, ярко-сиреневый дом с тремя кривыми этажами и черной окантовкой.

Джулс подхватывает:

– Ага, или дом, раскрашенный под зебру, с посаженными хаотично цветами разных видов.

– Если не хватает красок, приезжайте ко мне в Майами, – говорю я и ловлю на себе взгляд Ориона. Серый, тусклый, темный – такого цвета его лицо, но затем он проводит большим пальцем по подбородку и выдавливает улыбку. Голубые глаза горят. Что он на самом деле чувствует?

Моя правда сегодня такая: восемьдесят пять дней, которые теперь не так уж и медленно убывают. В последнее время часы проходят как секунды. Мы встречаемся взглядами, и Орион поднимает между нами картофелину в соусе карри; его глаза теперь не просто горят – в них взрываются веселые фейерверки. Я хватаю картофелину, пока не упустила свой шанс.

– Смотри, Генри здесь, – говорит он, пока я жую. – Уверен, тебе это понравится. – Орион указывает на дородного пожилого мужчину, у него взъерошенные черные с сединой волосы и клочковатая борода им под стать. Он несет струнный инструмент в форме груши и садится перед микрофоном на заранее подготовленный стул. Местная толпа, должно быть, его знает. Они приветственно хлопают, затем затихают. Свет приглушается, и все поворачиваются на стульях, чтобы посмотреть.

– Он виртуозно играет на лютне, – сообщает мне Джулс. – Очень жаль, но традиционная британская фолк-музыка умирает. В Лондоне ценят новый звук и драйв. Но родители Реми стараются сохранить нашу историю.

Первые касания медовых струн, и трели лютни снимают груз с моих плеч. В расслабленном умиротворении я слушаю и думаю о том, как молодежь в Майами ходит по клубам Маленькой Гаваны танцевать сальсу, учит младших кузенов или кузин играть в домино и при этом ест банановые пончики. В моей культуре тоже многое на грани вымирания. Но мы стараемся, чтобы традиции росли высокими и крепкими, как кукурузные стебли в саду моего двоюродного дяди.

После нескольких композиций толпа начинает скандировать имя Джулс. Генри замечает ее и машет. Мне нравится, что они знают и ценят ее. Джулс-только-не-называй-меня-Джулиана действительно жемчужина Винчестера.

– Иди, любимая. Покажи Лайле, на что еще ты способна, – подначивает Реми.

Джулс отмахивается.

– Просто немного повеселимся, – говорит она мне, затем обходит стулья и подходит к Генри, чтобы посоветоваться.

Мой разум возвращается к музыке.

– Мне показалось, или некоторые песни «Голдлайн» похожи на произведения Генри?

Орион кивает.

– В этом фишка Джулс. Она обожает смешивать разные стили в своих песнях. Она часто делает отсылки к старым композициям в своей современной музыке. Песня о поездах, которая тебе понравилась, – это отсылка к английским колыбельным.

Мы поворачиваемся назад, когда Генри играет новое вступление. Джулс не успела спеть двух строчек, отдающихся от деревянных панелей, которыми обшит паб, как у меня отвисла челюсть. Она демонстрирует, должно быть, годы тренировок; своим классическим энергичным сопрано Джулс исполняет старую фолк-балладу.

– Это песня шестнадцатого века, – шепчет Орион, наклонившись ко мне. – «Пролей по мне слезы».

Песня накрывает меня. Запоминающаяся мелодия, сладостно-грустные слова и этот голос. Ко второму куплету несколько слез стекают по моим щекам. Орион кладет руку мне на плечо, приглашая под свое крыло. Я не задумываясь опускаюсь в его объятия, как на свою кровать. Складываю руки, словно шар из теста. Я чувствую себя в безопасности, прижимаясь к его черному хлопковому пуловеру.

Я бросаю взгляд на его нежное лицо и замечаю, что не только у меня слезы на глазах. Готова поспорить на свою пекарню, что он думает о маме, которой, скорее всего, тоже понравилось бы есть рыбу с картошкой фри и слушать песни Джулс этим вечером. Я сжимаю его руку. Я знаю. Я тебя понимаю.

Орион наклоняется и целует меня в макушку. Друзья обычно так не сидят. В последнее время я слишком часто касаюсь Ориона Максвелла. Неважно, что мне осталось жить здесь недолго. Он всегда касается меня в ответ, каждый божий день. Учитывая, кто я, где я и откуда, что это могло значить? Что все это значит сейчас?

После музыки, «пудинга» и прощаний мы с Орионом уже на полпути к Милли, когда он резко останавливается.

– На улице так хорошо, правда? Хочешь прогуляться пешком, а отец уедет домой на байке?

Я киваю.

– Он тоже ездит на Милли?

Орион ведет нас по небольшой дорожке вдоль Хай-стрит.

– Она принадлежала отцу, когда он был в моем возрасте.

Я улыбаюсь, но меня все еще разбирают вопросы. От столика в углу до цементной дорожки он ни разу не отпустил меня. Мы идем под руку, наши лица так близко, что мы можем спокойно разговаривать, несмотря на шум улиц. Но Винчестер – маленький город. Вскоре мы выходим на Сент-Кросс, где слышно только шелест деревьев.