– Нет, я не это хотел спросить. – Он опускает один локоть на стол. – Я бы не стал такое спрашивать, потому что это не мое дело и это было бы подло с моей стороны.
– Я отвечу на этот или любой другой вопрос. – Santo cielo[65], слова сами слетают с губ. Я вытягиваю квадратный лист пергамента, чтобы завернуть сэндвичи Ориону с собой. Я проигрываю в голове последние десять секунд и понимаю, что Орион Максвелл – подлый гений; он устраивает допросы лучше любого моего родственника. Я знаю их уловки. Но Орион… берет меня на слабо? По коже бегут мурашки от любопытства и брошенного вызова. Это заманчивое блюдо, перед которым я не могу устоять. – Продолжай.
Голубые глаза, как гладкий мрамор.
– Андре. Ты все еще его любишь?
Мои легкие сдуваются. Я чувствую жар, сто градусов от гриля с жарящимися на нем сэндвичами. Я любила Андре несколько лет. И я пыталась сохранить чувства к нему. Привязать их к себе, пока он не вернется, так же как и Стефани. Но пока я скучала по нему и хотела снова быть вместе, я не сверялась с сердцем, чтобы проверить, работают ли мои старания. Сегодня, спрятавшись в моей кухне и спокойствии своего города, Орион задает этот вопрос. Каждая влюбленная девчонка сказала бы «да», быстро и не раздумывая.
Но нет.
– Андре все еще в моем сердце. Я питаю к нему чувства, но теперь они другие, словно изменили форму. –
Его губы изгибаются в легкой улыбке, он кусает щеку изнутри. Орион берет кусок пергамента, начинает складывать его и разглаживать линии сгиба.
– Я говорил девушке, что люблю ее, но это было давно. И когда мы расстались – по ее инициативе, – он кивает, – мне было плохо. Но я заметил, что в конце концов могу думать и заниматься другими вещами, не вспоминая первым делом о ней. Она была в моем сердце, как ты и сказала, некоторое время. Затем все меньше и меньше, а сейчас ее и вовсе там нет.
После последнего изгиба он показывает бутон тюльпана из оригами.
– Так что, когда ты перестанешь думать об Андре, ты сразу это поймешь. – Он кладет тюльпан в мои руки.
Я сижу и задумчиво разглядываю поделку.
– Наверное, ты прав. И это очень мило; где ты научился оригами?
Орион берет второй лист пергамента.
– Ты не одна, кто научился паре трюков у отличной женщины.
Я оглядываю его с ног до головы в поисках намека на грусть, но ничего не нахожу. Он работает с детским энтузиазмом, придавая листку форму очередного тюльпана.
– Твоя мама научила тебя этому, что бы ты мог, скажем, впечатлить девушку на свидании? – спрашиваю я, потому что я тоже desgraciada. Подлая.
Он даже не смотрит на меня.
– Твоя abuela научила
– Нет, – отвечаю я сквозь смех. – Не обязательно для этого. Но если моя еда вдохновляет на импровизированную акробатику, я только рада.
– Вот тебе и ответ. – Он кладет второй тюльпан мне в руки, и моя улыбка расцветает, как розовый букет.
Я настроена по-другому спустя чуть больше месяца. В Западном Дейде я бы даже глаз от книжки не подняла из-за громких голосов, доносящихся через стены. Здесь я
Подхожу, открываю створку и прислушиваюсь. Я не вижу их отсюда, но знаю, что это говорит Джулс:
– Давно ждете, парни? Несколько минут или часов?
– Если бы ты разблокировала наши номера, мне бы не пришлось…
– Что бы тебе не пришлось, Эванс? – Это снова Джулс и…
– Ты можешь меня выслушать, черт возьми?
– Они не говорят, что «Голдлайн» плохи, – вмешивается Флора. – Группа отличная, но…
– Не сейчас, Флора. И вы до сих пор не подписали контракт с «Норт Форк» не из-за меня, – говорит Джулс.
– Черта с два! Они слышали «Дрозда». Ты и я. Такой звук им нужен. – Еще более резким тоном говорит Рот. – Я не позволю, чтобы твои детсадовцы лишили меня такого шанса.
Вау. No me gusta – мне это не нравится. Прежде чем я успела подумать, стоит ли, я уже
Я надеваю шлепанцы и крадусь вниз. Между квартирой Уолласов и фойе придумываю стратегию, чтобы сгладить щекотливую ситуацию, не усугубив ее. Мой план машинально приводит меня на кухню. Мой извечный боевой штаб.