Гид по чаю и завтрашнему дню

– Я наблюдал за тобой бесстыдно и почти жутковато, – говорит Орион спустя долгие минуты. – Как подергивается твое лицо, как ты собираешься что-то сказать, затем кривишь губы. Это о маме?

– Да и нет. Сегодня пришел мой билет, прямо перед нашим отъездом. Я рассказала твоей маме о нем.

– Понятно, – выдыхает он. Мы сидим бок о бок, душа к душе. Мы оба знали дату, но у меня перед глазами до сих пор стоит логотип из имейла. «Бритиш Эйрвейз». LHR – MIA.

– А еще я рассказала ей… – закатываю глаза на саму себя. – Забудь.

Он прищуривается, склоняя голову набок.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне о чем угодно?

– Не в этот раз, поверь. Это ужасно. Кошмарно. – Desgraciada – я гнусная и подлая. – Не заставляй меня говорить.

– Я бы никогда не стал тебя ни к чему принуждать. Но я привык к ужасным вещам. Так что справлюсь.

Грусти до сих пор нет. Ярость заражает мою кровь, окрашивает в багряный цвет слова, заточенные в моем горле. Я впиваюсь пальцами в твердую и жесткую кору дерева.

– Ладно. Я просто хотела узнать, что хуже: зайти на кухню после школы и увидеть свою бабушку, которая была для тебя всем, на полу перед раковиной. Мертвой.

– Боже. – Он прижимает меня к себе. – Я не знал, что ты нашла ее. Черт побери.

– Да… так вот, это или любящая мать, которая рядом, но не здесь. Смотреть, как ты понемногу теряешь ее с каждым месяцем, готовишься. Прости, что говорю тебе об этом. У меня осталась мама. Но… abuela – я так и не попрощалась. – Я стыдливо прячусь, прижимая голову к его груди. – И я не знаю, что хуже: не иметь возможности попрощаться или прощаться понемногу каждый год.

– Приливная волна или песочные часы.

– Да.

Он проводит пальцами по моим волосам.

– Что-то из этого обязательно должно быть хуже? Разве не могут оба варианта быть одинаково ужасными? Они изменяют нас, делают сильнее, мы изо всех сил стараемся жить дальше в обоих случаях, верно?

– Так и есть, – говорю я, позволяя его словам взмыть и заполнить трещины. – И ты прав. Удивительно, как ты принимаешь то, что жизнь тебе преподносит, как справляешься с этим. Но ты никогда не хотел дать отпор? Обмануть вселенную? Взять все в свои руки и не ждать, пока жизнь сама себя распланирует?

Его стеклянно-голубые глаза встречаются с моими карими.

– Или отнять ее?

– Или отнять.

– Каждый день.

– Но все-таки ты… не можешь? – А я больше не могу смотреть на него.

– Лайла, – говорит он и хватает меня за локоть так быстро, что я вздрагиваю. – Я такой болван, что ты понятия не имеешь о моих чувствах? К тебе?

Ну же. Посмотри на него. Посмотри. Я поднимаю взгляд и вижу бурю – страсть к теплым напиткам и теплым свитерам, но холод от обнажения.

– Я чувствую их, как ничто другое. И я хотела бы… – Я качаю головой. – Разве это важно? Неужели у нас больше не будет возможности делать это: загадывать желания, глядя на падающую звезду, или желать просто побыть вместе?

Он берет обе мои руки.

– Чего желаешь ты?

– Нет. Нет. Ты как любитель суеверий должен знать, что нельзя задавать такие вопросы. Вселенная и так уже вовсю противится исполнению моих желаний. – Я выпрямляю спину, фыркаю. – И если ты еще не знаешь, это я полная дура в…

Орион отбрасывает мои слова в сторону и крадет поцелуй. Из его груди вырывается ругательство. Господи. Это что-то новое, и что мы делаем? Но мы предаемся моменту, разбираясь по ходу в хаосе неловких движений – царапая зубами, сталкиваясь носами – расслабленно и жадно.

Он отстраняется, тяжело дыша, как после долгой пробежки.

– Значит, я был прав. Ты мечтала о том же, ну, если бы и я был мечтателем.

Я издаю звук согласия.

– Но я могу лучше.

Dios, еще как. Еще как, еще как, еще как. Орион обхватывает ладонями мое лицо и смотрит на меня, как на лучший десерт, который я когда-либо готовила. Он проводит большими пальцами по моим скулам и лениво ласкает мои губы своими. Он не торопится, словно у нас полно времени на это.

Его руки спускаются ниже, ниже и ниже, затем он подхватывает меня и сажает себе на колени. Его губы на вкус как фрукты и сахар. Он улыбается – еще слаще, – прежде чем осыпать мой лоб и скулы поцелуями.

Я снова целую его в губы. Золотые искры всех городских огней, что мы видели, мчатся по моим венам, как по улицам. Я жадно касаюсь его. Хочу быть еще ближе. Я прижимаюсь к нему, чувствую его кости и сильные мускулы, обвивающие меня.

Останься со мной? Еще одно желание, которое я не могу доверить даже звездам. На каком языке нужно желать, чтобы континенты и культуры сдвинулись? «Останься со мной», – загадываю я желание, оставляя ногтями полумесяцы на парне со звездным именем.

Сегодня я целую его в буковой роще и понимаю, что узоры, выгравированные на ночном небе, не имеют значения. Орион Максвелл – мое северное сияние, моя полярная звезда – истинный север, – хотя наследие зовет меня на юг.

На юг. В Майами.