Гидра

В годы раскулачивания семнадцатилетняя Стешка лично возглавила экспроприацию – слово, которое она выговорить не могла. Не просто разграбила княжьи хоромы, но и убила тойона. Выхватила у соседа берданку и произвела карающий крестьянский выстрел в ошеломленную рожу.

От предложенной роли агитатора Стешка отказалась. Советский народ она любила не больше, чем советскую власть. Переехала с родителями в Томск. Папа избивал маму. Стешка сварила ему кровянку из мяса найденной в лесу мерзлой туши ми-го. Папа выблевал внутренности.

Стешка работала поварихой в столовой. Вышла замуж, не завела детей, овдовела, ускорив мужнин алкоголизм. Мама, умирая, сказала:

– Все ты сделала правильно, доченька. – И дала совет: – Самое главное – найти бога.

– Какого бога? – сквозь рыдания спросила Стешка.

– Любого, какой попадется. Служи ему, он поможет.

Долго Стешка искала бога. Попутно переселилась в Яму. И однажды, блуждая по тайге, услышала божий зов. Вернее, зов богини. Матушки.

Над Ахероном клубился густой туман, пахло прелью и тиной. Во мгле копошились прожорливые матушкины детки. Стешка не видела их, но отлично представляла. Детки были голодны, вчера им урезали ужин, бросили в котлован только труп сержанта, а матушка наслаждалась духовной пищей: слушала пение московской полукровки. Хорошо пела, тварь. Стешка заслушалась.

В избе, в которой поселили актрису, зажегся свет.

«Ну наконец-то», – осклабилась караулящая на улице Стешка. Городские привыкли долго спать. Боги пробудятся, а они будут дрыхнуть в своих коконах.

– Давай, – прошептала Стешка. – Ссы да выходи.

На месте матушки она бы точно никогда не выбрала полукровку. Вчера она подсматривала, как полукровка моется. Личико ничего, кожа как у младенца, а фигура – ни сиськи, ни письки. То ли дело она, Стешка! Но матушка Стешку не захотела. Пускай, послужит таежной богине иначе…

– Копуша, – проворчала Стешка на пустынной утренней улице. Попыталась вообразить: чем целыми днями занимаются московские артисты? Натираются пудрой? Едят суп из жемчуга? Любуются своими отражениями в зеркалах с бриллиантовыми рамами?

В тумане зачавкало.

– Ждите, деточки… Мальца-то вы слопали, а?

Туман не ответил. Накануне один из рабов убег, зарезал сержанта и дал деру. Золотарев от злости слюной брызгал, но Стешка была уверена: далеко малец не ушел. Детки подстерегли его в чаще. Никто не покинет Яму. Ни рабы, ни артисты. Ярцев уже разослал телеграммы: «Галине Печорской так понравилась стройка, что они с коллегами решили провести здесь отпуск. Отменяйте вертолет».

Золотарев тревожился по поводу музыкантов. Полукровка – ладно, кто за ней приедет из Москвы, но балалаечники-то якутские. Вдруг их жены телеграммы прочтут, скажут: «Ага, забухали!» – и ринутся в Яму забирать домой благоверных?

«Как ринутся, так и кончатся, – сказала Стешка Золотареву. – На все воля матушки. Вели быстрее копать».

Дверь избы открылась, на порог вышла, ежась от утренней прохлады, московская девка. В тряпье, которое не налезло бы на Стешку и тридцать лет назад, с такой прической, будто парикмахера с собой притащила в Яму. Девка несла ночной горшок, стыдливо прикрытый тряпкой. Озиралась, кумекая, что с ним делать.

– Дай сюда. – Стешка выскочила из-за кустов.

Актрисуля захлопала гляделками.

– Доброе утро. Не надо. Я сама.

– Что – сама? – осклабилась Стешка. – Куда выльешь?

Актрисуля растерялась.

– Э… в лопух…

– В лопух! – передразнила Стешка. – Это тебе что, параша? Это ударное предприятие! – Нахваталась от Ярцева, готовя ему. – Дай, я уберу.

– Ладно. – Девка вручила Стешке теплый горшок. – Простите, а где этот… капитан Енин?

– А я почем знаю? Я здесь приставлена за порядком следить. Чтоб такие, как ты, лопух не обоссывали. – Стешка упивалась своей властью над москвичкой. Нет, не любая власть – хлам. Только советская и княжеская. Актрисуля покраснела. А как она покраснеет, встретившись с матушкой! Побагровеет как!

– Но мы улетаем через час…

Стешка демонстративно повернулась к актрисуле спиной.

– Никуда вы не улетаете.

– Что?

– Из Якутска звонили. Сломался вертолет.

– Постойте-ка. Как сломался?

На крыльцо соседней избы вышел, потягиваясь, толстяк-администратор.

– Что за воздух, Галина Юрьевна! Первостатейный воздух!

– Вы слышите, что она говорит? – Актрисуля заметалась по двору. – Что вертолет сломался!

– Вот это новость! А запасной есть?

– Нету, – отрезала Стешка.

– Но как-то же можно… на автомобиле…

– До Якутска – только зимник. Летом там болото.

– А моторной лодкой?

– Ковром-самолетом не желаете?

– Пароход…

– Есть пароход, – обнадежила Стешка москвичей. – От Рубежки. – И сразу разочаровала: – Раз в неделю плавает. Вчера как раз плыл.

Актрисуля схватилась за голову:

– Но мы же не можем здесь торчать!

– Я торчу – не ною. – Стешка прижала к животу горшок и пошла прочь, напутствуя: – Поговорите с Ярцевым.

Москвичи галдели вслед – она не слушала, ухмылялась. Прошла мимо треста, свернула за вагончиками, в которых жили вольнонаемники до того, как им пришлось перебраться на завод. Поселок кончился. Стешка вошла под сень лиственниц.