Гидра

Она знала: случайностей не существует. Позапрошлой зимой, заблудившись в лесу, замерзшая и отчаявшаяся, она напоролась на булгуннях. Так назывались холмики, напоминающие могильные курганы. Мать объясняла, что булгунняхи появляются в котловинах, на месте высохших озер и болот. Мокрый грунт промерзает, вода оказывается замкнута в нем, как сырое яйцо в скорлупе. Давит, растет лед, увеличивается земляное ядро, вспучивается грунт.

Найденный той зимой булгуннях был капищем, сотворенным самой природой, и из его пупа матушка обратилась к Стешке. Она сказала, что заперта, ей надо освободиться, «но погоди, не копай руками, так ничего не получится. Нужен рассадник, а ты не подходишь, у тебя рак».

«Рак…»

Стешка шла в полутьме, покачивая горшок, точно младенца. С тех пор как она нашла богиню, в животе почти не болело, а до этого она, бывало, корежилась на полу и кусала до крови запястья.

Голос – то ли из булгунняха, то ли из головы – сказал, чтобы Стешка привела того, кто будет рассадником. «Но не сейчас, чуть позже, ты поймешь когда».

Стешка пересекла пахнущую гноем поляну, на которой пал офицерский состав ИТЛ. Не случайно приперлись военные и строители в Яму, не с бухты-барахты стали рыть в том месте. Такова воля матушки. Может, в Кремле вырос свой булгуннях и голос нашептал Сталину, что необходима новая плотина… Откуда Стешке знать?

Это матушка устроила так, чтобы, выселив деревню, чужаки не тронули Стешку. И Стешка присматривалась. Прислушивалась…

Она раздвинула жесткие ветви. Булгуннях был там. Пятиметровый бугор, поросший травой, с темной дыркой на макушке. Возле дыры сидел детеныш. Щупальца извивались в воздухе.

– Кыш! – прикрикнула Стешка. Детеныш попятился. Стешка взобралась на холм, стараясь не расплескать содержимое горшка.

Она сразу поняла, увидев Золотарева: уголовник подходит по всем параметрам. Долго изучала его повадки Стешка. Однажды – он курил на завалинке, с ненавистью наблюдая за строителями – подошла и спросила, желает ли он иметь безграничную власть над всеми этими людьми.

Из Золотарева получился первоклассный рассадник. Кто бы сомневался.

Стешка остановилась на вершине бугра. Летнее солнце согревало лицо. Детеныш перебирал задними лапами – передних-то не было вовсе. Стешка убрала тряпицу, понюхала и припала губами к эмалированному краю горшка. Зажмурилась и выпила все, потом легла на землю, ухом к дыре. Из вечного холода, из-под толщи мерзлых грунтов мать вынесла вердикт. Стешка распахнула глаза. Детеныша уже не было.

В поселке у треста Енин объяснял взволнованным москвичам и якутским музыкантам, что вертолет чинят, придется ждать. Стешка пошла вверх по улице, в избу, раньше принадлежавшую капитану. Своим ключом отворила дверь, побродила по комнатам, задергала ноздрями. В укутанной тенями опочивальне сдернула с кровати одеяло. Зажужжали потревоженные мухи.

Всех зэчек лагеря Золотарев принес в жертву матушке, оставил только молодую Дуньку, поселил в ней пиявицу и использовал для своих нужд. Теперь остекленевшие глаза Дуни таращились в потолок, по белому, в синяках, лицу ползали личинки.

Стешка накрыла отмучившуюся зэчку одеялом и вышла из мертвецкой. В сенях столкнулась с Золотаревым.

– А я тебя выглядываю.

– Весь в заботах, товарищ повариха. Елду почесать некогда. Беглеца не нашли, зато с гостями все в ажуре.

– Плюнь на беглеца. Она подходит.

– Кто?

– Актриса. Матушка сказала, она подходит.

– Ну так чего, – расплылся в веселом оскале Золотарев. – Дело в шляпе! Отметим по капельке?

– Я уж напилась. – Стешка отвернулась, чтобы уйти, и сказала, вспомнив: – Дунька сдохла. Запорол ты ее, козлина похотливая.

– Че, в натуре? – расстроился Золотарев. – А кто же мне теперь… Стешка! Слышишь, Стешка, готовь передок!

– Ага, щас. Оторву с корнем причиндалы. Козлина.

Стешка вышла во двор. Улыбнулась солнышку. Обошла избу, задержалась у окна опочивальни. Золотарев встал над покойницким ложем, поохал, почесал репу, расстегнул штаны и полез на труп.

– Фу, козлина, – хмыкнула Стешка и пошла по своим, по матушкиным делам.

Глава 14

– Как ты считаешь, хороший я человек или нехороший? Считаешь, хороший? А если я тебе скажу, что я трус? Да, не удивляйся, трус. Мишкой его звали. Мишка Аверьянов. Он на моих глазах умирал в церкви поганой. Сейчас бы ему, как мне, было тридцать три. Я его в церковь потащил. И я же сбежал, бросил его там. Юбилей сегодня. Так что? Уже сомневаешься, хороший я или нет?

«Хороший», – было написано на морде собеседника.

– Тебе все хорошие! – отмахнулся Глеб и бросил прутик в заросли багульника. Блох радостно кинулся его доставать.

Они гуляли по лесной тропке вдвоем: Глеб и собака. С ребятами было хорошо, давно Глеб не чувствовал такого душевного подъема. Но календарь в двадцать первый раз отсчитал роковую дату. Захотелось побыть наедине с мыслями, исповедаться чахлым деревьям и четвероногому товарищу.