Гигиена убийцы

— Именно потому, что ваше творчество непредсказуемо, я и употребляю слово «разумеется».

— Только не надо софизмов, пожалуйста.

— Абсолютный рекорд по женским образам удерживает «Поруганная честь между мировыми войнами» — в этом романе действуют двадцать три женщины.

— Это легко объяснимо.

— Сорок шесть минус двадцать три — двадцать три. Остается тринадцать романов и двадцать три женщины.

— Статистика — великая вещь.

— Четыре ваших романа моногинны — позволю себе столь несуразный неологизм.

— А почему, собственно, вы себе позволяете?

— Это «Молитва со взломом», «Сауна и другие радости плоти», «Проза эпиляции» и «Приказать недолго жить».

— Что же мы имеем в остатке?

— Девять романов и девятнадцать женщин.

— Как насчет распределения?

— «Гадкие люди» — три женщины. Все остальные романы, с позволения сказать, дигинны: «Безболезненная асфиксия», «Интимный беспорядок», «Urbi et Orbi», «Рабыни оазиса», «Мембраны», «Три будуара», «Сопутствующая благодать» — одного не хватает.

— Нет, вы назвали все.

— Вы так думаете?

— Да, урок вы выучили на «отлично».

— Я уверена, что пропустила один. Давайте повторим весь список с самого начала.

— Ох, нет, только не это!

— Придется, иначе вся моя статистика пойдет насмарку.

— Вам ничего за это не будет, обещаю.

— Что ж, ладно, повторю. У вас найдется листок бумаги и карандаш?

— Я же сказал вам: не надо! Вы меня достали этим перечислением!

— Так избавьте меня от этой необходимости — скажите недостающее название.

— Да мне-то откуда знать? Я забыл половину из тех, что вы перечислили.

— Вы не помните своих книг?

— Естественно. Когда вам будет восемьдесят три года, вы меня поймете.

— Все же у вас есть романы, которые вы не могли забыть.

— Наверно, есть, но какие именно?

— Это не мне вам указывать.

— Как жаль. Ваши оценки так меня забавляют.

— Я счастлива. А теперь помолчите, пожалуйста, не сбивайте меня. Итак, «Апология диспепсии» — это раз, «Растворитель»…

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— …это два, «Перлы для побоища» — три.

— Вы не дадите мне беруши?

— Вы не скажете мне недостающее название?

— Нет.

— На нет и суда нет. «Будда в стакане воды» — четыре. «Преступление против уродства» — пять.

— Сто шестьдесят пять. Двадцать восемь. Три тысячи девятьсот двадцать пять. Четыреста двадцать четыре.

— Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» — шесть. «Смерть и ни слова больше» — семь.

— Хотите карамельку?

— Нет. «Покер, женщина и другие» — восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» — девять.

— Хотите стаканчик «Александра»?

— Замолчите. «Молитва со взломом» — десять.

— Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?

— «Сауна и другие радости плоти» — одиннадцать.

— Я ожидал подобного ответа.

— «Проза эпиляции» — двенадцать.

— Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.

— Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» — тринадцать.

— Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?

— Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» — четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» — пятнадцать.

— Сделайте милость, прекратите.

— При одном условии: скажите сами недостающее название. С такой отличной памятью вы не могли его забыть.

— И все-таки забыл. У склероза свои причуды.

— «Интимный беспорядок» — шестнадцать.

— Долго это будет продолжаться?

— Сколько потребуется, чтобы освежить вашу память.

— Мою? Я не ослышался, вы сказали «мою» память?

— Именно так.

— Как прикажете это понимать — вы сами помните этот злополучный роман?

— Как я могла его забыть?

— Но почему же вы не скажете название сами?

— Хочу услышать его от вас.

— Повторяю вам: я не помню.

— Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот — нет.

— И чем он так замечателен?

— Вы это знаете не хуже меня.

— Нет. Я гений, не знающий себе цены.

— Не смешите меня.

— Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.

— Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.

— А, понятно. Мадемуазель — снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»

— Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.

— Зря просите.

— Вы подтверждаете мои предположения.

— Ваши предположения? Скажите на милость!

— Раз вы не хотите мне помочь, придется начать сначала — я не помню, на чем остановилась.

— Зачем вы долдоните этот перечень, если прекрасно знаете недостающее название?

— Увы, боюсь, я опять его забыла. «Апология диспепсии» — это раз.

— Еще одно слово, и я вас задушу, не смотрите, что я немощный старик.

— Задушите? Выбор глагола, мне кажется, говорит сам за себя.

— А вы бы предпочли, чтобы я вас пристукнул?

— На этот раз, дорогой господин Тах, вам не удастся уклониться от темы. Поговорим об удушении.

— Что, я написал книгу с таким названием?

— Не совсем.