Гиль

Непосредственным толчком к восстанию 1771 г. явилась страшная чума — «моровая язва», обрушившаяся на Москву во время русско-турецкой войны. Зараза была занесена в Россию с турецкого фронта. В 1770 г. болезнь быстро распространилась по Молдавии и Украине. Поскольку оттуда в Москву ввозилось множество разных товаров, вокруг города установили карантины и заставы. Московские власти во главе с генерал-губернатором графом Салтыковым проявили нерешительность и бездействие.

Салтыков в донесениях доказывал, что предотвратить бедствие невозможно, так как в город ввозится слишком много товаров. Уже в ноябре 1770 г. на московском Суконном дворе появились первые больные, так как сюда, как говорили, привезли шерсть из Турции, возможно из южных областей страны, охваченных моровым поветрием.

Болезни не придали особого значения, доктора приняли ее за горячку. Но к концу декабря в военном госпитале на Введенских горах из 27 больных умерло 22 человека. Власти всполошились, по их приказу здание госпиталя сожгли. Но Салтыков по-прежнему отрицал наличие опасности. Между тем на Суконном дворе в первой неделе марта 1771 г. умерло 130 человек. Предприятие закрыли, рабочих из-за опасения заразы и волнений перевели за город, но многие суконники разошлись по Москве, разнося болезнь.

Чума начала косить людей сотнями, вымирали целые семьи, пустели городские дома. Например, в июле умерло 1099 человек. Опасность принимала катастрофические размеры. Перепуганные власти принимали лихорадочные меры, которые были настолько вопиюще бюрократическими и издевательскими, что вызвали всеобщий гнев и возмущение. Созданная по указанию Екатерины II в 1772 г. комиссия для изучения причин распространения чумы в Москве и мерах борьбы с ней собрала большой материал. Из него видно, что москвичей испугали больше не сама чума, а мероприятия властей.

В московские карантины направлялись в принудительном порядке больные чумой и подозреваемые в болезни. Там людей держали в ужасных условиях от 20 до 40 дней, оставляя, по существу, без ухода и питания. Особенное возмущение вызвал у москвичей указ о сожжении вещей умерших от чумы или заболевших ею — все вещи, независимо от того, пользовался ими больной или нет, сжигались. За уничтоженное имущество, как правило, власти ничего не платили и никаких объяснений не давали.

Жители стремились укрывать свои пожитки, перевозить их в другие дома, прятать больных и умирающих. Ввиду того, что стоимость похорон по церковному обряду была очень высокой, не менее 6–8 рублей, а покойников стало очень много, их хоронили тайно, во дворах, садах, подвалах или попросту, раздев донага, выбрасывали на улицу, где их подбирала полиция. Об этом сообщает, например, очевидец событий Подшивалов. Указ Екатерины, грозивший вечной каторгой за выбрасывание мертвецов на улицу, не возымел действия.

Помещики с семьями, спасая жизнь, спешно покидали Москву, направляясь в имения. Дворовых они бросали на произвол судьбы без продовольствия и врачебной помощи в зараженном городе. Работные люди многих мануфактур тоже бродили по улицам голодные, поскольку их предприятия закрыли. Всех вольнонаемных увольняли; они должны были выехать из города. Крепостных же работных людей держали взаперти на фабриках.

В тяжелом положении оказались ремесленники и мелкие торговцы: они не могли продавать из-за карантина свои изделия. Между тем цены на продукты питания быстро росли, а их подвоз уменьшался. Салтыков доносил Екатерине II: «С нуждою можно что купить съестное, работ нет, хлебных магазинов нет».

Власти ограничивались расклейкой правил о предохранении от заразы, которые выглядели как прямое издевательство. В них москвичам рекомендовалось часто мыться водой с уксусом, не выходить с тощим желудком на воздух, держать во рту пряности, например, имбирь, калган и пр. Все это было не для простых людей, тем более что по распоряжению Салтыкова, которое формально было правильным, в Москве закрыли все торговые, т. е. общественные, бани.

Московское начальство отсиживалось в домах или имениях. Салтыков, например, находился в Марфине, что в 40 км от столицы. В городе хозяйничала полиция. По словам современника дворянина Болотова, она «занималась единым только выволакиванием крючьями из домов зачумленных и погибших от заразы, вываживанием их за город и зарыванием в большие ямы». Это дело полиция поручила «мортусам» — осужденным арестантам-колодникам, одетым в вощаное платье с дырами для глаз и рта. Они разъезжали по городу, врывались в дома москвичей и волокли мертвых в ямы, а больных без разбору — в карантины.

Москва в результате таких действии была отдана во власть страшного бедствия, ей грозило полное вымирание. В сентябре 1771 г. в городе умерло около 21500 человек, а всего в Москве и окрестностях за все время погибло от болезни около 200000 человек. Население Москвы, доведенное до отчаяния чумой, голодом, безработицей и произволом властей высказывало открытое возмущение. Появились призывы к выступлению.