Гилморн

Тогда, в беседке, когда в первый раз он поцеловал меня, я был слишком растерян, чтобы понять, что происходит. Но теперь сознание мое было ясно, а тело расслаблено и сверх меры чувствительно к прикосновениям. И я не мог отрицать, что вкус его губ мне приятен, даже сладок, как вода в жаркий день. Близко-близко я видел его дрожащие ресницы, и скулы, покрытые слабым румянцем, и влажные локоны, струящиеся с висков. И в этот момент я мог думать только о том, как он красив и нежен, и как мне хорошо с ним, а не о том, что мы делаем.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не открывая глаз, так тихо, что я разобрал слова лишь по дыханию, коснувшемуся моих губ.

— И я люблю тебя, друг мой, но…

Продолжить я не успел.

— Друг? — вскрикнул Гилморн и вдруг впился в мои губы поцелуем таким яростным, таким жгучим, что он причинял боль.

Я попытался его отстранить, но это привело к тому, что мы оказались сплетенными еще крепче. Сердце мое глухо билось, а дыхание прерывалось. Меня охватила необъяснимая слабость, и жар стал распространяться по всему телу. Я словно был в лихорадке, и пальцы Гилморна обжигали меня. Я едва понимал, что он распахнул на мне одежду, что он покрывает мою обнаженную грудь поцелуями, что его руки спускаются ниже, расстегивая на мне пояс. А потом лихолесский синда опустился передо мной на колени и обхватил губами мое мужское орудие.

В глазах у меня потемнело. Если бы я в тот момент мог думать, то происходящее показалось бы мне самым непристойным из того, что я когда-либо переживал в жизни. Но я совершенно лишился контроля над своими чувствами и мыслями, ощущая только его губы на своей плоти. Излив свое семя, я зажал себе рот рукой, чтобы не закричать, так сильны были ощущения, переживаемые мной, хотя я не мог бы сказать, что это — боль, удовольствие, экстаз, стыд…

Когда я пришел в себя, Гилморн лежал у моих ног, прижавшись щекой к моему бедру. И я был в ужасе, но не оттого, что он сделал со мной, а оттого, что я не хотел его отталкивать. И я лег с ним рядом и спрятал лицо у него на плече, и сказал:

— Обещай мне, что это никогда не повторится.

— Обещаю, — прошептал он и добавил еле слышно: — Пока ты сам не попросишь.

И еще добавил:

— Я люблю тебя, Дэл.

А я, малодушный, не ответил ничего, вспомнив, как смеялся Эрестор: «Гилморн строит тебе глазки, как девушка! И вправду, будь он девушкой, мы уже играли бы вашу свадьбу, Глорфиндел!»

О Эру, за что ты наказываешь меня, подумал я.

С того дня мы стали вести себя, как будто ничего не произошло, но это было не так. Все изменилось между нами, и я не мог забыть, как Гилморн касался меня, и при одном взгляде на его губы меня обдавало жаром. От его улыбки у меня начинала кружиться голова, и кровь стучала в висках, и я забывал, о чем говорил.

А еще я не мог не думать о том, кто сжимал его стройное тело в объятиях, кто лишил его невинности и научил, как надо обращаться с мужчиной. И мне казалось, что я сойду с ума, когда я представлял себе, что вот так же он прикасался к человеку по имени Норт Морадан… и смутно понимал, что это было далеко не все, что тот заставлял проделывать моего лихолесского друга. И мрачный огонь разгорался во мне, имя которому — ревность. Несправедливо устроена Арда, если этим нежным телом мог обладать ничтожный прислужник Саурона, не стоящий даже мизинца моего Гилморна! А мне, который ради него дал бы выпустить себе кровь из вен по капле, даже помыслить о нем грешно! Я страдал от своих мыслей, и друзья беспокоились, отчего я стал таким бледным и молчаливым. Но я никому ничего не мог рассказать. Как я теперь понимал Гилморна!

Не в силах больше выносить эту муку, я пришел к нему в комнату, чтобы поговорить наедине. Был поздний вечер, воздух дышал прохладой, и сквозь шум водопадов доносился смех и отзвуки песен. Я встал у окна и долго молчал, глядя на кружево фонариков в осенней листве. Он подошел сзади, и я повернулся и обнял его, а он прильнул щекой к моему плечу.

— Что ты сделал со мной, Гилморн из Лихолесья, — прошептал я. — Я не могу думать ни о чем, кроме твоих губ, твоих глаз и волос, твоих объятий… Но это грех — думать так о мужчине!

— Откуда тебе знать, что есть грех, нолдо Глорфиндел из Валинора, — сказал он тихо и серьезно, поднимая лицо. — Разве ты Манвэ, чтобы разговаривать с Эру? Или хотя бы верховный король нолдор? Ты всего лишь эльда из плоти и крови, который до сих пор знал лишь упоение битвы. Позволь же мне показать тебе любовь.

И я перестал бороться с собой и сомкнул губы с его губами, хоть и понадобилось мне для этого все мое мужество, как в тот раз, когда я шагнул на узкую тропу над Гондолином навстречу балрогу.

И наслаждение мое было горьким, потому что смешалось с ревностью и стыдом.