Гилморн

— Он тебя трахнул или свел с кем-нибудь? — промурлыкал Гилморн на ухо Амрису, и тот немедленно затрепетал от его тона и горячего дыхания, застонал, прижался к нему ягодицами. Гилморн шлепнул его по заду. — И не надейся. Пока все не расскажешь. Ну, лапочка, я жду.

Амрис покорно продолжил, поминутно облизывая губы.

— Как-то речь зашла о моем брате, и Талли вдруг сказал: «А лорду Амрану я был дал…» Я вскинулся: «С ума сошел, он таким не занимается». «Ой ли?» — Талли сощурился. «Думаешь, зачем он в город ездит, только в карты играть? Говорят, там в любой таверне можно мальчика снять на ночь. А еще говорят, что лорд Амран в юности сбежал из дома со своим учителем, насилу его обратно вернули». И тут меня как озарило, я и учителя этого вспомнил — а было мне тогда лет пять или шесть… а еще вспомнил вдруг, как видел их вместе на лестнице, еще подумал тогда, что они борются… вспомнил, и мне стало жарко. С тех пор греховные мысли о собственном брате меня не оставляли. Ах, Энне, видел бы ты моего брата, он высокий, сильный… черные волосы чуть не до пояса… и глаза такие, что кажется, он одним взглядом душу вынимает… — жарко зашептал Амрис, и Гилморн прикусил язык, чтобы не ляпнуть: «Я знаю».

То, что случилось дальше, было вполне предсказуемо. Наивный, нежный, балованный няньками и опекаемый отцом, мальчик влюбился в своего брата до беспамятства, мечтал о нем днем и ночью, краснел, бледнел, худел, вздыхал…

— Я даже жалел тогда, что девочкой не родился. Говорю же, маленький был и глупый. Мальчиком быть куда интереснее. Энне… Потрогай меня… да, вот здесь… сожми… ах… что же ты со мной делаешь, Энне…

— Ты имеешь в виду вообще или в данный момент? — осведомился Гилморн невозмутимо, не прерывая своих манипуляций. — Когда расскажешь все до конца, я сделаю то же самое языком.

Амрис выгнулся, хватая ртом воздух.

— Ты не эльф, ты… ты демон какой-то! У кого ты этому научился?

Гилморн усмехнулся. «Знал бы ты, лапочка, у кого!»

— Тебе же нравится. Ну давай, поведай мне, как ты совратил собственного брата, порочный мальчишка.

— Я сначала вел себя, как девицы в романах — кидал на него взгляды, вздыхал, везде ему попадался навстречу… А он, свинья такая, делал вид, что ничего не замечает. Даже когда он мне прием какой-то показывал, фехтовальный, и мы вдруг близко-близко друг к другу оказались, я глаза закрыл, думал, он меня сейчас поцелует, просто не может не поцеловать, он меня чуть ли не обнимал в тот момент… И ничего! Я всю ночь ревел. На следующий день пришел к нему в библиотеку, он там бумаги разбирал (отец как раз был в отъезде, при нем я бы не посмел), и признался во всем. Такого ему наговорил, как с цепи сорвался! Кричал, что утоплюсь, что отцу пожалуюсь, что опою его приворотным зельем. «Ты меня вообще никогда не любил и за брата не считал, думаешь, я не знаю? Чем я хуже твоих продажных мальчишек из города?» Он посмотрел на меня: «Ты не в моем вкусе, братец» — и засмеялся. Тут я не выдержал и влепил ему пощечину. То есть не успел, конечно, даже понять не успел, что произошло, а Амран мне уже руку за спину завернул и к столу прижал. «Сейчас ты у меня узнаешь, что такое мужская любовь, быстро охота пройдет!» И так мне засадил, что я скулил, как щенок, плакал и рот себе зажимал, чтобы не орать в голос. Ох, Энне, знаешь, как больно, когда тебя берут без смазки, без подготовки, да еще так грубо… а у Амрана, ну… такой большой… — Амрис залился краской, опустив ресницы, и Гилморн снова прикусил язык, чтобы не ляпнуть: «Я знаю».

— Как у меня все болело потом… я полночи уснуть не мог, то плакал, то тряпочку холодную прикладывал… а потом запах его вспоминал… и руки сильные… и как он меня в стол вбивал, а сам по заду поглаживал, по спине, по животу, как дышал у меня над ухом… Я еще сильнее его хотел, представляешь? Ноги сами меня принесли в библиотеку. Он сидел в кресле, читал… я молча перед ним на колени встал, стыдно было так, что глаз поднять не мог. Думаю, пусть хоть еще десять раз изнасилует, только бы с ним вместе быть… знать, что в этот момент я для него что-то значу. Если бы он послал меня тогда, я бы пошел и утопился, Эру клянусь. Но ему, видно, по нраву пришлась моя покорность. Он расстегнул штаны и сказал, знаешь, так грубовато-нежно: «А ну-ка подставляй губки, братец. Посмотрим, что ты умеешь». Я тогда совсем ничего не умел, но оказалось, что учиться этому куда проще, чем грамоте.