Гиммлер. Инквизитор в пенсне

Одновременно с этим он высказывался против знаменитого тезиса 20-х годов о том, что «мужским союзам» были присущи некие гомоэротические связи. Почти в каждом своем выступлении Гиммлер употреблял слова «прилично», «подобающе», «достойно». Нередко он связывал их с такими понятиями, как «чистый», «благородный», «великодушный». Однако в данном случае он всего лишь подразумевал поведение, которое не было основано на личных («эгоистических») мотивах. Гиммлер полагал, что «достойность» должна была пропитывать весь мир. В предисловии к специализированному эсэсовскому календарю на 1937 год он писал: «Каждый из нас должен встречать плохой день столь же достойно, как и хороший». «Порядочными» и «достойными» должны были быть даже самые неблаговидные и преступные действия. Это позволяет предположить, что для Гиммлера «достойно» было неким синонимом слова «твердо», «настойчиво». Вспоминая события 30 июня 1934 года, он говорил о массовых расстрелах штурмовиков: «Мы должны были действовать как солдаты, но мы действовали всегда достойно, без лишнего злорадства и личных оскорблений… Однако мы должны были действовать в соответствии с принципами, иметь в себе нравственную силу быть орудием фюрера, в котором он так нуждался». В некоторых случаях Гиммлер цинично рассуждал о том, что истязания, издевательство и унижение жертв были «неприличными».

О «приличиях» и «достоинстве» Гиммлер продолжал рассуждать даже в годы войны. В одной из своих знаменитых речей он говорил о массовых убийствах и «порядочности». В октябре 1943 года в Познани Гиммлер заявил группенфюрерам СС: «Большинство из Вас узнают, что такое лежащие вместе сотня, пятьсот или даже тысяча трупов. Надо выдержать это, не поддаться человеческим слабостям, но остаться при этом достойным человеком. Это закалит нас и сделает более жесткими». Впрочем, понятие «порядочности» распространялось не на все случаи жизни. Еще в 1936 году Генрих Гиммлер в своем выступлении перед Прусским государственным советом открыто заявил, что «надо придерживаться достойного ведения борьбы с противником, если только он этого достоин». «Было бы безумием применять эти благородные установки в отношении евреев и большевиков, стремящихся к власти над миром иезуитов или напрочь прожидовленного масонства».

Семь лет спустя в Познани Гиммлер говорил, что «прилично» надо было обходиться только с «представителями нашей собственной крови». «Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха… Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров. Ясно, что мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться и к этим людям-животным, но мы совершим преступление против своей собственной расы, если будем о них заботиться и прививать им идеалы с тем, чтобы нашим сыновьям и внукам было еще труднее с ними справиться». В системе понятий, которую построил Гиммлер, «приличия» не могли распространяться на «людей-животных». Их надлежало использовать исключительно в утилитарных целях.

Глава 17. «Строгий» и «заботливый» рейхсфюрер

Амбиции Гиммлера со временем стали настолько большими, что он перестал ограничиваться моделированием лишь служебного поведения своих подчиненных. В какой-то момент Генрих Гиммлер решил контролировать фактически всю частную жизнь служащих СС: поведение, хозяйственные отношения, ведение здорового образа жизни, планирование семьи и т. д. При каждом удобном случае рейхсфюрер СС пытался вмешиваться в личные дела подчиненных ему людей. Объектом пристального внимания мог стать и высокопоставленный офицер, и рядовой эсэсовец. Но, конечно же, представители руководства СС чаще попадали в поле зрения Гиммлера, нежели нижние чины. А потому принадлежность к числу руководителей СС была не просто службой, но и готовностью смириться с повсеместным контролем Генриха Гиммлера, который пытался изменить весьма серьезным образом жизнь «своих людей».