Гимн шпане

Мы позавтракали все вместе, и в обществе Сары запах кофе, хотя я вообще-то его не люблю, внушал мне одновременно спокойствие и уверенность, весь день мы провели на пляже, а вечером пошли в клуб, не в тот, который облюбовали эшанжисты — туда, кроме Бруно, никто идти не захотел, — а в другой, где в мгновение ока очутились в толпе загорелых подростков: все выделываются, как могут, подпевая орущей из динамиков песне, о-о-о, у-у-у и тому подобное, для меня это был просто шум, но, к моему изумлению, Мари-Пьер чувствовала себя как рыба в воде, о-о-о, у-у-у, Патрисия с Сарой не отставали, самое противное, что даже Бруно держался молодцом, а я ощущал себя неповоротливым бегемотом, неуклюжим увальнем из одного дурацкого комического сериала; вдруг все как по команде завопили и замахали руками над головой, бог мой, Сара смотрелась совершенно органично, Мари-Пьер обнимал какой-то урод, о-о-о, у-у-у, а-а-а, девка впереди меня, видимо, решила, что я к ней пристаю, и здорово врезала мне локтем, я решительно раздвинул толпу, пробрался к Мари-Пьер, которую отпустил тот придурок, и обнял ее, о-о-о, у-у-у, но все обернулось еще хуже — он оттер меня в сторону, извини, старик, Патрисия аж присела от смеха, я только головой помотал, она подошла ко мне, похоже, сегодня тебе не везет, я направился к Жозефу, который наблюдал за нами, потягивая сок, черт-те что, сказал я ему, от этого грохота крыша едет. В гуще толпы Патрисия стала эротично снимать платье, они с Сарой дурачились самым неприличным образом, в зале стояла дикая жара, вдруг ее платье полетело на стул, ура, завопил диджей в микрофон, эй, народ, мы же нудисты, не прошло и минуты, как практически все были нагишом, все тот же охламон начал раздевать Мари-Пьер, народ выстроился в змейку, и вот, пожалуйста, этот хрен моржовый хватает мою девушку за бедра, давай, скотина, не стесняйся, отымей ее сзади, внутренне негодовал я, наверное, он почувствовал мой взгляд, потому что обернулся с ухмылкой, в значении которой сомневаться не приходилось — обломись, мол, и тогда я вмазал ему башкой в нос, парень не успел уклониться, — но, как оказалось, умел за себя постоять, поднялся и принял стойку, пришлось со всей силы заехать ему между ног, что не потребовало особых усилий, поскольку он был голый, музыка прекратилась, Мари-Пьер посмотрела на меня, извини, сказал я, больше не могу, повернулся и вышел на улицу, никто не посмел меня задержать.

Все, что в последнее время не давало мне покоя — сомнения, ее траханье с Бруно, — теперь стало очевидно: он просто свинья, да и я был хорош тогда, с Сарой и Жозефом, черт, как я мог настолько опуститься? Мне навстречу шла группа парней, один слегка меня толкнул, я бросил ему в ответ, что мог бы извиниться, козел, он тут же дал сдачи, его дружки повалили меня, наверное, они занимались тайским боксом, потому что не прошло пяти секунд, как я получил по полной программе, успел только подумать: надо же, второй раз за месяц мне набили морду — и отрубился.

Когда я добрался до дому, было уже три часа, все наши ждали меня, сидя с постными рожами кружком на террасе, мне тоже пришлось сесть, сделав огромное усилие, чтобы сохранить невозмутимость, и один только Бруно подмигнул мне по-дружески. Тебе не кажется, что можно было выразить свои эмоции другим способом? — спросил Жозеф. Надо было сказать ему: мужик, чего ты лезешь, это же не твоя телка играла в змейку с каким-то придурком, но я сдержался и поддакнул, мол, ты абсолютно прав, однако злость бурлила во мне, переливаясь через край; ты имеешь право на ревность, заметила Сара, но и Мари-Пьер необходимо личное пространство. Наверное, вам лучше поговорить обо всем наедине, рассудил Жозеф. На соседней террасе люди занялись любовью, разумеется, при свете и на полную громкость, у мужчины был какой-то бабий голос, мы услышали, как он сказал: дай-ка я подую тебе в дырочку, — Бруно рассмеялся, остальные нет; я словно сидел перед трибуналом, Мари-Пьер сказала: меня достало, что ты вечно ревнуешь, понимаю, ответил я, но про себя подумал: а меня достало, что ты ведешь себя как сучка.