Гимн шпане

В конце дня меня снова отвели в камеру, только теперь я был не один, ко мне подсадили какого-то парнишку, я поздоровался и опустился на свою койку, ситуация была — врагу не пожелаешь; я убью эту тварь вместе с обоими ублюдками, Жоэлем и Александром. Во мне бурлили горечь и обида, я не имел никакого желания разговаривать, но, судя по всему, у моего соседа много накопилось на душе; и мне пришлось выслушать его историю, даже посочувствовать; у них в городке есть целая компания наркоманов, Их ежедневно снабжал порошком один чувак, приезжал на крутом «рено», пунктуальный, как почтальон, редкая сволочь, и вот один парень — он только что вышел из лечебницы, почти никакой, сидел на невролептиках, но как раз получил пособие по безработице и был при деньгах — непременно захотел купить дозу, хотя так ослабел от лекарств, что не мог даже укол себе сделать; все говорили ему: не надо, Дидье, лучше поспи, ты не в том состоянии, но дилер сам ему вколол, а назавтра его нашли мертвым на тротуаре перед домом, вся округа возмутилась, даже те, кто вообще не кололся, это была коллективная вспышка гнева как бы в отместку за хреновую жизнь, за все то время, когда приходилось отдавать свои деньги этому скоту за товар, который через раз был дерьмовый, плохо расфасован, и когда дилер появился снова, как ни в чем не бывало, видимо не зная о смерти Дидье, мы встретили его с железными прутьями и забили прямо в сраной тачке — в результате он парализован и лежит в коме. Но арестовали только моего сокамерника — из-за необычной куртки, такой больше ни у кого не было, — и он уже признался, не выдав своих друзей. Он смотрел на меня, в ужасе повторяя слова следователя: если мужик помрет, твое дело дрянь, пойдешь под суд и получишь десять лет строгого режима. Господи, что мне делать, твердил он без конца, мне всего девятнадцать лет, я даже не колюсь, что же теперь будет?

Я слушал его, и, несмотря на собственную тоску, физическую боль, досаду и горе от предательства Мари-Пьер, меня охватила вселенская печаль; а парень продолжал: мы с матерью одни на всем свете, отец умер в прошлом году, если мне дадут десять лет, она не переживет, да и как она будет меня навещать, она не водит машину, — печаль моя обрела вселенские масштабы, поглотив его, меня, Мари-Пьер, Марка, Бруно, наркомана с передозой, дилера в «рено», у меня из глаз снова неудержимо хлынули слезы, проклятье, подумал я, что-то в жизни явно разладилось, нам остается только одно: терпеть. Так я и заснул, свернувшись на полу, и, как ни странно, прохрапел до самого утра.

Я все еще был под арестом; поскольку речь шла о наркотических средствах, прокурор санкционировал при необходимости продлить заключение до шестидесяти двух часов. От адвоката я отказался, мол, спасибо, не собираюсь разыгрывать из себя крутого, мне и без того хреново, но очень скоро пожалел, меня мурыжили целый день, потом, и вечером, в конце концов пришел сам комиссар: пожалуй мы можем прийти к обоюдному согласию, но вам придется заплатить, причем в твердой «валюте». И я сдал им двух налетчиков, братьев, моих приятелей с Бют-Руж в Шатне, добавив, что однажды они применили оружие — застрелили женщину. Хорошо, сказал комиссар, надеюсь, это правда. Я хотел сдать им одного дилера с Северного вокзала — мне было известно, в каком отеле он обосновался, но следователь оборвал меня на полуслове: Гастон, не забывай, ты в отделе по борьбе с организованной преступностью, нам на фиг не нужен подставной с двумя пакетиками по четвертному, нам нужен как минимум план торговли героином в веселых кварталах. Давай-ка что-нибудь посерьезнев, добавил Южанин и я сдал им чувака из меблированных комнат, у которого покупал кокс для Бруно, он продавал по десять и по сто; следователь надул губы: ну ладно, передам красавчика коллегам, все лучше, чем ничего. Комиссар спросил, есть ли среди моих клиентов кто-нибудь из общества, я сказал, что есть один адвокат в Лилле, все одобрительно загалдели, — ведь можешь, когда захочешь.

Выйдя на улицу, я почувствовал такое опустошение, будто вернулся после пятнадцатилетней ссылки на Луну; Марка с Бруно отпустили без каких-либо взысканий, Мари-Пьер тоже, в руках у меня был документ об обязательной явке в судебный контроль и двадцать тысяч франков, что выдали мне легавые, остальное конфисковали в интересах следствия, да и за эти двадцать пришлось поведать им еще о некоторых делишках недавнего прошлого.

— Расслабься, — заметил комиссар, имея в виду двести тысяч франков, принадлежавших Марку, — такой везухи у тебя больше не будет.