Гимназия №13

– Старец! – фыркнула Маша. – У меня маме почти сорок, а она говорит…

– Так время ж суровое было. Вот тому дедушке, что лыко вязал, тоже годков сорок.

– Ничего себе! – удивилась Люба. – А выглядит на все семьдесят!

– Так вот старец, – продолжил Кладовой, – были у него видения. Иногда как вскочит, как закричит… Ну а потом говорит, что завтра с кем случится… И все его слушали, знали, что он не ошибается, уж если сказал, то так и будет. И вот однажды он прям на вече…

– На чем? – спросила Люба.

– Ну вече – это собрание такое, сходка, – объяснил Кладовой, – так вот, прям на вече он встал и объявил, что, мол, други дорогие, беда к нам идет. Будет, говорил, кровавая бойня, всех вырежут, никого не пожалеют. Так что, если жизни наших стариков, жен и детей нам дороги, давайте сделаем схрон, где их спрячем. Вот так это подземелье и появилось. Отошли от города подальше, нашли этот дуб, за него и зацепились. Долго копали, с любовью делали… Да вы ж видите. Сколько веков прошло, а скамьи вон как новые!

– А потом? – спросил Антон.

– А потом прискакал гонец из Полоцка с грамотой…

– Эта та, что мы видели? Та, что фотографировали? Вот с этой штукой? – спросила Лёля, показав кругляшок, который Маша оставила на скамейке.

– Ух ты! – сказал Кладовой. – Так, князя Изяслава печать, булла называлась. Только то, что вы мне тычете, это устав для вирника. Покажи-ка.

И Кладовой начал напевно читать с мобильника, смакуя каждое слово:

«А се поклон вирный: вирникоу взяти седмь ведор солоду на неделю, тоже овен любо полот, или две ногате; а в средоу резаноу, веже сыры, в пятницоу тако же; а хлеба по колькоу моугоуть ясти, и пшена; а кур по двое на день; коне четыри поставити и соути им на роте, колько могоуть зобати; а вирникоу шесть десять гривен и десять резан и два на десяте веверици; а переде гривна; или ся пригоди в говение рьбами, то взяти за рыбы седмь резан; то всех коун пять на десяте коун на неделю, а борошна колько могоуть изъясти; до недели же вироу сбероуть вирници; то ти оурок Ярослава».

– Чего? – спросил Севка. – Я, кроме «Ярослава», ничего не разобрал. И кто такой вирник?

– Вирник – это тот, кто княжеские подати собирал.

– Типа налог? – спросил Севка.

– Ага, – усмехнулся Кладовой, – типа… Прискачет от князя и стоит тут неделю. И за неделю надо было ему собрать виру, и за это время ему проставляли вона сколько еды.

– А что за резаны? – спросила Маша, глядя в телефон.

– Деньги, – ответил Кладовой, – все просто было: гривна это 20 ногат, или 25 кун, или 50 резан.

– Просто, – ехидно сказала Лёля.

– Ладно, я вам сейчас переведу, – сжалился Кладовой и снова уставился на экран мобильника: «А вот вирный устав: вирнику взять на неделю семь ведер солоду, также баpaна или полтуши мяса, или две ногаты, а в среду резану за три сыра, в пятницу также; а хлеба и пшена, сколько смогут съесть, а кур по две на день. А четыре коня поставить и давать им корма сколько смогут съесть. А вирнику взять шестьдесят гривен и десять резан и двенадцать вевериц, а сперва гривну. А если случится пост – давать вирнику рыбу, и взять ему за рыбу семь резан. Всех тех денег пятнадцать кун за неделю, а муки давать, сколько смогут съесть, пока вирники соберут виры. Вот тебе устав Ярослава».

– Ничего себе они жрали! – возмутился Мишка.

Оказалось, что он перестал тыкать палкой в землю и тоже прислушивается к лекции Кладового.

– Только я не дослышал, чего там семь ведер полагалось?

– Солоду. Чтоб пиво варить.

– Семь ведер? – поразилась Маша.

– Так на неделю! – возмутился Кладовой.

– Ведро в день, – уточнил Антон.

– А че там пить-то! – снисходительно улыбнулся Кладовой. – Тогда пиво сами варили. Душистое было, вкусное…

– Ведро в день, – задумчиво сказала Лёля, – а ведь он еще и подати после этого собирал… Может, он все-таки не один пил? Или ведра были меньше?

– Просто были люди, не чета нынешним. Богатыри! – сказал Кладовой.

– И трава была зеленее, – засмеялась Лёля. – Ты говоришь прям как моя бабушка! И вообще нашел чем хвастать – ведро пива в день любой дурак выпить может.

– Вот именно что дурак, – хмыкнул Антон.

Кладовой засопел и сделал вид, что обиделся.

– Интересно, – сказала Маша, – а если кто-нибудь когда-нибудь еще попадет сюда и брызнет на эту скамейку волшебным зельем, она ему и нас покажет?

– А как же! – сказал Кладовой.

Маша тут же принялась отряхиваться от мусора.

– Батюшка-кладовой, – сказала Лёля, – ты про этот схрон недорассказал. Прискакал тогда гонец от князя, и что?

– И все. Грамоту привез. А в грамоте приказ, всем кто может – вступить в княжескую дружину. Все мужики и пошли в Немигу, – Кладовой кивнул направо. – Ну, жен и детей – сюда, в схрон. Но не все пошли, кто-то в Менске остался…

И дедушка махнул рукой куда-то влево. Севка почуял какую-то нестыковку и насторожился.

– Не понял, – сказал он. – В Менске – это в Минске?

– Ну пусть себе в Минске, – кивнул Кладовой. – Так вот…

– Погоди, – невежливо перебил его Севка, получил тычок локтем от Лёли и торопливо поправился: – Прости, Кладовой-батюшка! Я что-то запутался.

Дедушка строго посмотрел на наглого молодого человека, но тот упорствовал.