Гимназия неблагородных девиц

— Поспешное суждение, — возразила Корделия. — Хотя я тоже так думала. Через год разразился скандал. Племянника так сильно избили одноклассники, что он загремел в больницу. Взбешенная Таня кинулась в милицию, потребовала отправить всех, кто обидел сына, в тюрьму. Ей объяснили, что маленьких детей за решетку не сажают, их могут отправить в спецшколу.

Корделия скривилась.

— Мы ходили к участковому вместе, я тоже кипела от негодования, но тот объяснил, почему дети накинулись на моего племянника. Оказывается, Толя был личным доносчиком завуча, рассказывал ему, о чем товарищи болтают между собой, выдавал тех, кто совершал разные шалости. За верное служение завуч натягивал «шептуну» хорошие отметки. У Толи в дневнике стояли только четверки и пятерки.

— Неприятно, — поморщилась я.

Корделия потянулась к чайнику.

— К нам домой явилась делегация родителей и выдвинула ультиматум: «Татьяна переводит сына в другое учебное заведение, забирает заявление из милиции. Если она не согласится, взрослые опозорят Рябовых на всю Москву, будут звонить во все места, куда решит пойти мальчик: в спортсекцию, театральный кружок, библиотеку. Расскажут, что он доносчик, а Татьяна дура, которая не смогла хорошо воспитать ребенка. А детей, которые от доносов ее сына пострадали и справедливо избили наушника, мамочка-клуша отправила в школу для малолетних преступников!» Жесткий разговор вышел. Таню от злости перекосило. Она тогда еще работала педагогом. Представляете реакцию начальства ее школы, если туда заявится разгневанная толпа родителей? Толя очутился в новой школе, Таня забрала заявление, информация о доносительстве не выплыла наружу. В третьей по счету школе Анатолий превратился в буку. Рот он открывал в редких случаях, на вопросы преподавателей отделывался краткими «да», «нет». Учился средне, на три, четыре. С матерью не откровенничал, со мной тоже. В девятом классе отрастил длинные волосы, начал играть на гитаре, сколотил рок-группу. Ребята репетировали в каком-то подвале. Я пыталась выяснить где, хотела знать, с кем дружит племянник, но он ни матери, ни мне ничего не рассказывал. Не хамил, но отвечал так, что мое терпение с треском взрывалось. Вот вам пример обычного диалога с Толей:

— Как дела в школе?

— Хорошо.

— Отметка какая по контрольной?

— Четыре.

— Садись обедать.

— Ел в школе.

— Эй, ты куда?

— На улицу.

— Зачем?

— По делам.

— Уточни.

— Репетиция у меня.

— Где вы играете?

— В помещении.

— В каком?

— Подвале.

— Где он находится?

— В доме.

— Адрес назови.

— Чей?

— Дома.

— Какого?

Корделия пододвинула ко мне блюдо с орешками.

— Понимаете?

— Придраться к словам подростка нельзя, — кивнула я, — однако такой диалог может любого взрослого до бешенства довести.

— Вот-вот, — согласилась тетка Рябова, — Татьяна вмиг петардой взлетала, искры летели во все стороны. Сын молча выслушивал ее вопли, говорил: «Мама! Ты же верующая. Грех так себя вести» и уходил. Сестра принималась плакать, кидалась молиться всем богам, просила дать ей терпение. Мне ее жалко делалось. Хотелось, конечно, сказать, что я давно ее предупреждала, просила не потакать капризам сына, но я сдерживалась. Какой смысл в упреках? Что сделано, то сделано. Когда Толя в институт поступил, Таня ему отдала квартиру нашей бабушки, парень туда уехал. Сам он нам не звонил. Мать порывалась убирать «ребеночку» жилье. Но тот ее на порог не пускал. Отношения у них сложились односторонние. Возьму трубку, там голос Анатолия:

— Добрый день, мать позови.

Таня начинает щебетать:

— Милый, как дела? Да. Сделаю. Денег? Сколько?

Сынок с матерью, как с домработницей, обращался: приготовь пожрать! Да еще меню заказывает, капризничает: отварную курицу я не ем, сделай котлеты. Готовые блюда следовало в судки положить, привезти барину, в дверь позвонить, кто-нибудь из девок выходил и их забирал.

— Из девок? — повторила я.